Переливаются колко
Во тьме золотые огни —
Словно гирлянды на елке,
Над миром сияют они.
Как елочный шарик на вате,
Средь белых небесных перин
Лежит, приуроченный к дате,
Луны золотой мандарин.
А сверху, из чаши Вселенной,
Где медленно время течет,
Льется благословенный
Праздник зимы — Новый год.
*****
Мое нынешнее утро — это десятки мелких дел, сотни мелких движений, примитивных, многократно повторяющихся, порой, не имеющих окончательного завершения
Растопить печь, нагреть воду, умыться, вымыть посуду, вынести грязную воду, принести чистую, подбросить дров в печь, принести пару охапок из дровяного сарая, приготовить завтрак, накормить всех, не забывая себя, нагреть воду, помыть посуду, вынести грязную воду, принести чистую, подбросить дров в печь… И так — по кругу, белкой в колесе. На каком-то этапе непременно что-нибудь уронишь, потеряешь, забудешь, разольешь, разобьешь.
Кошек всё это не касается — они, позавтракав, долго моются, как на прием к английской королеве, потом — сытые и чистые — заваливаются под теплый бок печки и спят до обеда.
Евдокия же, наоборот, принимает самое активное участие в хозяйственной деятельности. Она сопровождает меня повсюду, если не помогая физически, то поддерживая морально. Вместе мы идем в сарай за дровами (бери вот это полено, и вот это, а вот это не бери, у нас такое уже есть), к колонке за водой (ведро полнее наливай, что ж ты полведра собираешься нести), выносим кошачий горшок (а некоторые в туалет по морозу ходят, потому что). Иногда наши маршруты не совпадают: я выхожу из дома в то время, как Дуся заходит в дом, и наоборот.
Вот я несу охапку дров, руки у меня заняты, перед глазами занозистый деревянный бок, я передвигаюсь, как собака Павлова, повинуясь условному рефлексу, ибо ничего, кроме поленьев перед носом не вижу. Осторожно поднимаюсь на крыльцо, ногой открываю дверь, осторожно переступаю через порог и наступаю на что-то теплое и мягкое. Теплое и мягкое выдергивается из-под ноги, и кричит Дусиным голосом «убивают!»
С трудом удерживая равновесие, добегаю до печки и сваливаю дрова на пол.
— Господи, Дуся, как же ты меня напугала! У меня просто сердце остановилось.
— А куда оно бежало? — слабым голосом спрашивает убиенная.
— Оно не бежало — оно стучало.
— В дверь? — изумляется Евдокия. — Ты что, на улице его оставила?
— Да ну тебя, Дуся, скажешь тоже — смеюсь я. — Это так говорится — сердце стучит. На самом деле, оно просто сжимается и разжимается — вот так, как мой кулак, и если приложить ухо к груди, слышен звук, похожий на стук.
