Зачем? Во имя какого принципа? У Леонтины не было принципов, это слово для нее было лишено смысла. К тому же ее вмешательство было бы просто постыдной гнусностью, так как послужило бы интересам полиции! Леонтина сама слишком страдала от нее, чтобы помогать ей в чем бы то ни было. «Да я скорее лопну!» — решила она про себя.
Кроме того, если бы Леонтина и вздумала сообщить полиции свои предположения, где гарантия, что она первая не окажется жертвой? Ей нечем было защититься. Более того, не сочтут ли ее за сообщницу Лампьё, раз она так долго молчала? Было слишком поздно: желала или не желала того Леонтина, теперь она уже не могла сделать так, чтобы ее не посчитали пособницей убийцы; и ясно, стало быть, что ей придется разделить с ним и наказание…
— Да, да, — говорила Рене, — все шансы за то, что он переменил квартал.
Леонтина вздрогнула.
— Ну а ты что об этом думаешь? — вяло спросила ее Лила.
— Я думаю то же, что и вы, — поспешила ответить Леонтина.
Переживания и размышления этой ночи оставили в душе Леонтины чувство разочарования и недоверия, причинявшее ей больше страданий, чем можно было ожидать. Дело в том, что теперь Леонтина боялась не только Лампьё, но и полиции, и жила под этим страхом, даже не пытаясь осознать, имеет ли он под собою почву. Куда бы она ни шла, ей чудилось, что ее преследуют. Она везде видела расставленные для нее сети, подозрительные совпадения, интриги. Когда она приходила к Фуассу, ей казалось, что за нею наблюдают субъекты, которых она раньше никогда не встречала. И эти субъекты через две-три ночи исчезали, пытаясь где-то в другом месте напасть на какие-то таинственные и запутанные следы. С другой стороны, Лампьё больше не показывался у Фуасса. Куда он мог ходить? Несколько вечеров Леонтина прождала его у маленького ресторана, в котором он раньше обедал. Но напрасно: Лампьё не появлялся. Он, вероятно, переменил ресторан. Казалось бы, чего особенного? Но во всем этом было нечто странное, поражавшее Леонтину и еще больше путающее ее… Ее страх вскоре принял такой болезненный характер, что она стала без всякой причины избегать самых безобидных прохожих. Все обретало в ее глазах какой-то скрытый смысл, все ей казались подозрительными, и бедная девушка иногда доходила до мысли: не лучше ли ей будет перебраться в другой квартал.
Квартал Восточного вокзала, в котором она жила, с его оживленными бульварами и улицами, удобными для ее ремесла, ей нравился. Но в этом квартале, как и во всех других, блюстители нравов делали обходы, и женщинам, которых они подстерегали, не всегда удавалось от них укрыться. Чем бы смогла оправдать себя Леонтина? Она была одна, защитить ее было некому. Все зависело от удачи, и это-то ее пугало: Леонтина больше не верила в удачу. Суеверная, как и все девушки улицы, и трусливая даже перед самой собой, она колебалась принять определенное решение. В конце концов, обессиленная внутренней борьбой, она положилась всецело на судьбу — и осталась там, где жила.
