— Хи-хи-хи! — захохотал незнакомец.
Между тем Леонтина приближалась к рынку, следуя по пути, который себе наметила, через улицы Гранд-Трюандри и Пьер Леско. Везде — во всех закоулках, в пивных, овощных лавках — оживленно сновали чернорабочие, нищие, угрюмые оборванцы. Тяжелые повозки двигались среди этого людского потока и останавливались перед амбарами. Подходили носильщики и разгружали тележки, из которых одни были нагружены разрезанными пополам свиными тушами, другие баранами; некоторые лениво пробивали себе путь через загроможденные проходы, заваленные свернутыми или лежащими в кучах шкурами, издававшими запах скотобойни.
— Вот! Наконец! — сказала Леонтина.
Она прошла своей разбитой походкой две или три сотни шагов и спустилась в погребок.
В это время — было около полуночи — у Фуасса обыкновенно бывало не много посетителей, но теперь, из-за облавы, погребок был полон народу, и никто не решался выйти на улицу.
— Леонтина! А! п…ссст! Леонтина! — окликнули ее несколько голосов.
Она подошла к столику, за которым Рене, Берта, толстая Тереза и Лила, разговаривая вполголоса, угощали друг друга.
— Откуда ты? — спросила Берта, разглядывая ее.
— Это шпики так тебя разукрасили? — поинтересовалась Лила.
— Ничего подобного! — ответила Леонтина. — Спасаясь от них, я поскользнулась и упала.
— Знаешь, — сообщила толстая Тереза, — они сцапали Жильберту.
— Ах!
— И Иветту тоже, — прибавила Рене, вынимая изо рта сигаретку с золоченым мундштуком.
— И Маргариту на деревянной ноге, которая очень буянила, — произнесла степенно Берта. — Да, милая, они ее потащили, как и всех.
— Скверно! — заметила бретонка Лила.
— Из этого следует, — заявила Рене, — что в квартале становится не безопасно.
— Чувствуешь себя неспокойно, — подтвердила Леонтина.
Она сняла пальто, пощупала его, почистила и повесила у печки на спинку стула.
— Ладно, садись, — пригласила Берта.
Леонтина села.
Лила заявила:
— Они стараются выслужиться после убийства старухи в улице Сен-Дени… и, понятно, ничего не могут поделать! А мы терпим.
— Конечно, — подтвердила Берта.
— И они воображают, что тот, кто сделал это дело, так прост! — с восхищением воскликнула Тереза. — Ну-ну! Бывает же удача!
Леонтина молчала. Она внимательно разглядывала одну за другой мокрые складки своей юбки и свои ботинки, чтобы не поддаться искушению принять участие в разговоре. Что могла она прибавить к этим предположениям? Она могла бы сказать слишком много… И воспоминание о Лампьё, образ которого стоял перед ее глазами, полный угроз и смутной тревоги, мешало ей поделиться впечатлениями. В конце концов, — думала она, прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг нее, — это ведь только впечатления. Что она знала? Она не хотела делать никаких заключений. Как бы ни сильны были ее подозрения, все же она не могла сказать с уверенностью, что Лампьё — убийца. Леонтина могла только предполагать… Может быть, она даже и верила в это. Но следовало ли делать отсюда вывод, что ее подозрения истина, и что от нее зависит — спасти или погубить Лампьё? То было свыше ее сил. Однако сцена, которая у нее только что произошла с этим человеком, возбуждала глухую злобу. Леонтина и сейчас была полна этим чувством. Но это была злоба к Лампьё как человеку, но не к Лампьё-убийце. Убийца он или нет — это, в конце концов, ее не касалось. Так она мыслила. И вовсе не думала вмешиваться в это дело.
