— Скажи, Мариэтта, ты это что, всерьез?
— Это необходимо для тебя.
Я воскликнул:
— Для меня?
— Да.
— Но ведь если бы я послушал тебя, — сказал я ей, — если бы я поступил так, как ты мне советуешь…
— То что?
— Это значит, нам придется расстаться.
Она не ответила. Я продолжал:
— Ведь так, разве нет?.. Расстаться… Ты хочешь, чтобы я тебя покинул?
Черт побери, она с ума сошла! Что ей с того, что о ней кто-то что-то говорит? Я вот разве обращал на это внимание? Разве мучился этим? Пусть другие занимаются всеми этими историями! Мариэтта явно что-то скрывала. Здесь было чье-то подозрительное влияние… Или же она преследовала цель, в которой не хотела признаться, иных разумных мыслей в этом ее переливании из пустого в порожнее я не видел.
Меня вдруг возмутила мысль, что это мамаша Жюли могла подсказать ей, как себя вести, а она согласилась… За всем происходившим явно стояла мамаша Жюли. Это было совершенно ясно. Я был уверен в своей догадке. Почему Мариэтта не хочет сознаться? Нет уж, теперь я пошлю подальше это… это мерзкое создание… Пусть она только появится… Пусть только попробует… Все и так ясно… Бог ты мой! Буду я еще церемониться с ней?.. Ни в коем случае!
— Уверяю тебя, Клод!
— И вообще, все это уже слишком затянулось, — взорвался я. — Вся эта мерзость!
— Но я же говорю тебе…
— Нет, это я… это я тебе говорю, — перешел я на крик. — В конце-то концов, имею я право на то, чтобы меня оставили в покое, или нет? А что до того, что о нас рассказывают…
— Обо мне, — поправила меня Мариэтта. — Меня все осуждают. Если бы ты знал, Клод, до какой степени, ты бы меня понял… Какие злые люди! Им рот ведь не заткнешь.
— Мариэтта!
Она повернулась ко мне.
— Ну ладно… — сказал я ей. — Посмотри мне в глаза. Постарайся… Ну что ты? Ну что ты? Ты что, собираешься опять плакать?
Я даже не подозревал, как это было жестоко сказать тогда «опять», и Мариэтта ничего не сказала мне.
— Видишь? — Она повернула ко мне свое лицо. — Я не плачу.
— Но… ведь ты плакала, — понял я по ее глазам.
— Я?
— Бедная моя малышка!
Единственной возможностью вытянуть что-то из Мариэтты было сочувствие — нужно было пожалеть ее. Впрочем, я и сам чувствовал себя растроганным, увидев ее слезы, которые она скрыла от меня, и боль, которую она пыталась подавить, стараясь, чтобы та не вырвалась наружу.
— Расскажи мне, — начал я полушепотом, — расскажи мне все… Скажи мне все без утайки… Как она посоветовала тебе представить…
— О Клод, — упрекнула меня Мариэтта.
