«Нежелательные» из барака номер двадцать пять босиком начинают странное шествие между тюфяками, набитыми соломой, перед охранником Грюмо, чья голова постепенно опускается на грудь. Он начинает храпеть. Шествие прекращается, но он вновь приходит в себя, вздрагивает, размахивает хлыстом, и женщины снова движутся вперед. Неужели хищник способен почувствовать девственность в лоне женщины? Грюмо протягивает руки к Лизе, прикрыв один глаз, чтобы не косить.
– Ты уже ела мясо по-французски? – шепчет он, стоя у нее за спиной и приподнимая ее темные волосы.
Остальные женщины хотят ему помешать, но что они могут сделать с этим разбушевавшимся Приапом? Ева чувствует, как чья-то рука в потемках передает ей нижнее белье, на ухо ей шепчут, что оно в крови.
Она сует в руку Лизе тряпку в надежде, что она поймет, что нужно делать.
– Оставьте ее, вы же видите, что у нее месячные! – выкрикивает Сюзанна.
До Лизы наконец доходит, какой план женщины придумали для ее спасения, и протягивает стражу грязную тряпку. Грюмо с оскорбленной миной выпускает Лизу из объятий и, икая, делает шаг назад.
– Ах, эти бабы! Грязные! Противные! Сначала они нас распаляют, а потом хотят заразить! Ты хочешь, чтобы я подцепил еврейскую заразу, да?
Он замахивается, чтобы ударить Лизу по лицу, но тут раздается чей-то голос:
– Я пойду с вами. Дайте мне есть, и я пойду.
Молодая женщина с короткими темными волосами, которую до этого никто не замечал, делает несколько шагов вперед. Грюмо обрадован таким утешительным призом.
– Спасибо, – шепчет ей Лиза, когда женщина проходит мимо нее.
Та молча кивает.
– Она спасла нас, – говорит Лиза, тяжело вздыхая.
– Ну, мои бедняжки, какие же вы дурочки. Это проститутка! – произносит Сюзанна.
– Так, значит, это она самая красивая? Серьезно? У этого жалкого типа совсем нет вкуса! – заключает Дита Парло, которая на протяжении всей этой сцены вела себя очень тихо.
Переспать, чтобы поесть, – одно из негласных правил лагеря, установленное мелкими начальниками, жаждущими больших удовольствий.
– Завтра я пожалуюсь коменданту, – заверяет Ева Лизу, которая еле дышит. – Этого больше не повторится.
Ночью дают обещания, продиктованные неугасимой надеждой, которой к утру уже не остается.
* * *
Меня укрыл вечер,
Нежный, как шаль, и тяжелый, как скорбь.
Я уже не знаю, как любить.
Я уже не помню запахов полей.
И все летит, все вечер уносит с собой,
Оставив мне только покой.
Я думаю о нем, и он – моя мечта,
Но его страна от меня далека.
