— Ну вот, все готово к операции.
Вернулась сестра Мария-Эмильена, она несет орудия пытки — спринцовку и тазик с желтоватой водой. Запах алтаря взвивается над вонью подстилок. Чтобы обездвижить Свару, наездник поднимает ее правую переднюю ногу и держит согнутой. Папа и сестра обмениваются краткими приказаниями. Вот так, спокойно. Пол забрызган, я не смотрю на то, что происходит, на клистир, который всунули в зад моей кобыле, я так же унижена, как и она. Операция длится долго, перемежаясь разными звуками. Наконец папа говорит: все, готово, и предлагает набросать соломы на спину Свары и покрыть ее поверх попоной. Ей нужно вывести из себя яд, пусть походит, для нее нет ничего хуже этого стойла, этого загона, где она от неподвижности статуи переходит к буйству. Наездник идет в глубь конюшни за свежей соломой, приносит одну охапку, другую. Сестра помогает мне набросить попону на спину кобыле, скорее, подпругу, не надо затягивать, лишь бы держалась. Свара вырывается, солома соскальзывает, рассыпается, подпруга соскакивает, попона падает, мы начинаем все сначала раз, другой, третий… Трижды Нэнси вырывалась из объятий сестры, мы вчетвером ловили ее, мы вчетвером не даем Сваре убить себя. Мы создаем кольцо силы вокруг зла, отделяющее нас от времени и от остального мира, мы становимся обитателями островка по имени Свара, жизнь Свары. Папа ведет кобылу к двери, он тянет, мы толкаем, руки наездника рядом с моими.
— Иди, Свара!
— Иди, полуворонушка.
Мы выходим на большой пустырь за домом. Ни звука, ни огонька. Ни бабуля, ни тетя Ева не волнуются (а ведь они наверняка догадываются о том, что происходит). Пусть остаются на своем острове, за своими стенами, Свара еще не спасена. Но она повинуется нам. В ночи над Нарой она идет, напряженная, разбитая, но идет. Нэнси в конце концов уснула на руках сестры, кровь снова прилила к ее щекам; мы долго сидели под елью, прислушиваясь к ее ровному дыханию; отец и мать тихо плакали. Свара идет, мы идем вместе с ней, так же медленно, ходим по кругу в темноте, кружим, и время тоже кружит, шаги Свары становятся мягче, она вырывается все меньше. Через некоторое время (сколько?) мы водим ее уже вдвоем. То папа и я, то наездник и я, то наездник и папа. Сестра Мария-Эмильена прислонилась спиной к стене конюшни, сложила ладони под рукавами, ее яйцевидное лицо воздето к звездам, губы шевелятся.
— Сестра, послушайте, мне снится сон, один и тот же, очень часто: какой-то человек, он преследует меня, у него нет лица, это несчастье, да? Для кобылы, и потом для меня самой, для всех?
