Новым знакомым Семеныча порой было трудно уловить в его словах грань между серьезностью и шуткой.
— Нет, Вовка, не приеду я к тебе в гости. Ты же на Украине живешь? Нельзя мне к хохлам, особенно западным. Боюсь, узнают.
Собеседник хохочет, мол, ну и шутник ты, Семеныч.
Между тем, слова имели вполне серьезную основу. В другие времена он рассказывал эту историю, заметно волнуясь. Я не запомнил конкретных дат, географических названий и масштабов акции, но смысл в том, что однажды ему пришлось принимать участие в выселении жителей из районов западного приграничья Советского Союза. Рассказывал, что задачей их тогда было войти в дом и вывести семью на улицу, следом шли специальные подразделения, которые вели учет и погрузку людей на машины. Он говорил, что понимал бессмысленность и жестокость происходящего, поэтому заскакивал в дом и кричал напуганным людям: «В подвал! В подвал!» — те прятались, он выбегал и докладывал: «Никого нет!»
Сильно не проверяли, не усердствовали, многие лишь делали вид, что ищут. Таким образом многие семьи отсиделись, спаслись от депортации.
Однажды мы с Семенычем трапезничали, мирно, без гостей, «по-трезвому». По телевизору шел какой-то военный фильм, который Семеныч, как обычно, не комментировал. Однако вечерняя идиллия была скоро прервана. Семеныч вдруг, перестав есть, стал посылать меня к известному всему поселку ночному спекулянту:
— Ленька, не в службу, а в дружбу, сходи к «хачику», возьми белой. Да не одну — две, две возьми…
В этот вечер Семеныч рассказал мне о том, как в конце войны сгоряча застрелил из пистолета пленного немца…
— Под трибунал меня, Ленька, отдали… Но настроение у всех было хорошее — победа близко, — обошлось. Но, что там людской суд! Без судей до сих пор каюсь, все перед глазами… Конечно, тогда по-другому они, и вообще все воспринималось: много земли проехали, прежде чем дошли до Берлина, много горя видели… Бывало, едешь по белорусской деревне, по тому, что от нее и от людей осталось и — веришь, нет? — плачешь!.. И так плачешь, что за несколько минут все выкипает — слез уж нет, только лицо корежит во все четыре стороны… Но, зачем, Ленька, зверей побеждать, чтобы потом в них же и превращаться?!.. А ведь до этого никогда и после никогда не убивал вот так, лицом к лицу, в танке ведь «работал». А тут — безоружного… Что-то ведь находит на человека…
Семеныч не пьянел, водка лишь добавляла обморочной бледности.
— Германия уже наша была. Однажды вошли в город вечером, после нашей пехоты. На стенах — «Гитлер — капут», по-немецки, местные жители написали, мол, сдаемся, сдались уже. Вышли мы из танков, стал я искать пустую квартиру, экипажу переночевать. Захожу в одну спальню, а там… кровь, голая женщина на кровати лежит, глаза кверху, мертвая. И кинжал из нее торчит… Знаешь из какого места?…
