Вокзал небольшой, поэтому, как правило, почти вся концевая часть любого прибывающего состава имеет перед собой не перрон, а утрамбованный пустырь, по которому можно свободно подъехать прямо к вагонам. Что и делают встречающие, прибывшие на личном транспорте, создавая небольшой автохаос. Их примеру следую и я, повышая степень общего беспорядка. Лавируя между людьми и машинами, медленно продвигаюсь в указанном направлении. То и дело высовываюсь в окно, просматриваю очередной вагон, пытаясь угадать в нем «столыпинский», сразу за которым мой почтовый. В коем приехал «драгоценный» груз — трехтысячный тираж моей поганой книжонки о двух сотен страниц в твердой красочной обложке.
Итак, мне приказано остановиться. Глушу двигатель, выхожу из машины. Милиционер переключился на другой объект, жестикулирует уже не мне. Оцениваю ситуацию. Все понятно: происходит загрузка заключенных. Мой милиционер с автоматом — из оцепления, внутри которого, в контраст людской и автомобильной толчее, полный порядок. Невольников прогоняют по одному сквозь коридор вооруженных милиционеров. Режим движений регламентирован. Выкрикивают фамилию, — заключенный выкатывается из «автозака» и, пригнувшись, метров двадцать трусцой семенит к вагонной двери, где его уверенно принимает пара решительных рук и быстро втягивает в вагонное нутро. Нельзя останавливаться, нельзя разговаривать, нельзя подавать какие-либо знаки.
Кто эти люди? Уже осужденные преступники или еще только подозреваемые, которым предстоит суд? По внешнему виду трудно установить их даже приблизительный статус. Они похожи друг на друга: все коротко стрижены, одежда сера, у каждого котомка — пакет или матерчатая сумка. Они не поднимают лиц, по выражению которых можно было что-либо прочитать: растерянность новичков, или озабоченность тех, кому еще не отмерена доля, или уверенность матерых, для которых тюрьма дом родной. Ничего этого, при такой скорости мелькания согбенных фигур и почти одинаковых профилей, заметить невозможно.
И вдруг близко, буквально возле моего уха, — радостный выкрик: «Серый!..» Удивленно повернул в мою сторону тупую морду мохнатый охранный пес из оцепления, похожий на сфинкса.
Оборачиваюсь и я. Голос принадлежит приземистой даме с неженственным мускулистым лицом, которая удерживает руку стоящего рядом с ней ребенка.
— Серый! — коротко, как будто одним слогом повторяет она, резко подаваясь в сторону своего крика, при этом мальчик, пленник сильной руки, страдальчески дергается в такт ее судорожного движения. Скороговоркой, как бы причитая, она досадливо бормочет: — Не слышит? Не понимает? — Буквально визжит: — Серый!..
