Какое-то время стоим, будто раздумываем, куда идти. Мимо проезжают редкие машины. Половина из них — с военными, сидящими на открытых кузовах. Почти каждое авто сигналит: водители добродушно машут, улыбаются, некоторые притормаживают: «Taxi?» — и, получив отрицательный ответ, уезжают.
Мы идем к границе пешком. Асфальтовая, вихляющая в стороны дорога с неширокими обочинами. Левая обочина — обыкновенная каменистая полоса, ограниченная горной пустыней. Правая — с пешеходной лентой, местами облагороженная бордюром, за которым, под обрывом, берег залива с редкими постройками.
Вот на берегу показался небольшой военный лагерь со «скворечником» — наблюдательной вышкой с часовым. Нам сверху видно все скудное устройство огороженной базы: небольшие здания, плац, спортивная площадка. На площадке — военные (половина белых, половина черных), большие и медленные как непугливые лоси в заповеднике, встав в большой круг, играют в сонный, ленивый волейбол. Кажется, это «миротворцы». Наверное, это всё, чем они здесь занимаются. Ну и хорошо.
Мнится, что Марина слишком долго и как-то по-особенному смотрит в сторону поста. Смутно улыбается. Наверное, представляет вместо меня какого-нибудь лося, и влюбляется в него — быстро, мгновениями. Это нормально.
Она без устали фотографирует все, что попадается на пути.
Через полчаса пути нас стала догонять… песня. Мы увидели двух людей, высокого мужчину и миниатюрную женщину, идущих вслед за нами, расстояние между нами быстро сокращалось.
Они шли и при этом бодро, вернее, бодрясь, пели; песня была допингом, наверное, уже долгого пути по солнечной пустыне. Они были похожи на представителей местного народа, смуглые лица (девушка в свободных черных шароварах, полностью закрывающих ноги, в «арабском» платке, мужчина ничем особенным не выделялся — джинсы, красная футболка, высокий рюкзак за крепкими плечами). Если это арабы, то нездешние — в глазах и осанке читалась иная, более свободная, раскованная цивилизация.
— Hi! — крикнула девушка еще издали, когда расстояние стало достаточным для того, чтобы наши глаза встретились.
— Hi! Hi! — бодро, в лад с их радостной, доброжелательной мимикой, ответили мы.
— Where are you from? — почти выкрикнула девушка.
— Россия! — гордо ответил я, невольно выпрямляясь, заряжаясь особым чувством — причастности к чему-то непроговариваемо великому — вероятно к Пушкину, Толстому, Чайковскому, Суворову, Гагарину и еще много к кому и к чему (не перечислить и не представить). Знакомое всем состояние. После него у меня всегда горьковато-грустное послевкусие — от осознания мизерности этой самой причастности к державно-национальному величию, которым только что загордился…
