Кокон для Стены Плача | страница 60



— Я врач! — сказал он устало. — Уйдем домой. Ты к себе. Я к себе.

Он поднялся и пошел по направлению к сакле, откуда, сквозь щели сочился слабый свет, и скоро исчез за хлипкой дверкой.

Я подскочил к его райскому шалашу, дернул дверку, сломал символический запор. Внутри горела слабосильная лампочка, блики гуляли на его, на этот раз гневном лице, я его пронял своей дуростью. Он был готов драться, что мне и требовалось. И все же я не мог сразу ударить человека в его жилище. Я опять схватил его за грудки.

Он пытался освободиться, но какова моя хватка, я умру, но не… Так мне всю жизнь казалось.

Он поддел меня под ребра, знает, что делать с живым человеком, мразь, я вскрикнул — не столько от боли, сколько от какой-то смертельной щекотки, и отпустил, и отпрянул. И настолько ненавистно было это лицо египетского раба, возомнившего себя господином, что я забыл свое гостевое положение, статус незваного гостя, и я замахнулся — и кулак полетел в лицо потомка фараонов, сейчас там хряснет, фараон отдастся назад, закроет лицо руками.

Но кулак пролетел мимо, и через секунду меня пронзила боль, и я уже стоял буквой «г», скрученный, с заломленной назад рукой, и рычал, плакал и плевался, хлюпал носом. Он приговаривал: «Дурак… цыган…» — не отпускал, а мне было обидно. Он положил мою обиженную голову на стол, где обихаживал клиентов, на станок, где проникал в Марину, сейчас подойдет другой араб с секирой и оттяпает мою дурную голову.

— No stress! Спокойно? — заботливо спросил он, наклоняясь, заглядывая мне в правый глаз. — Расслабься.

Он понимал, но не мог прочувствовать, что значат эти русские слова для русского, насколько они издевательски обидны.

Я пытался двигаться — он тут же напрягал рычагом свою руку, и мне делалось больней — я прекращал движение. Он явно работал в нашей милиции или в их полиции, у всех правоохранителей одинаковые приемы.

Мне сделалось смешно, я кивнул головой, затем закивал чаще. Но он мне не сразу поверил.

В таком же положении он выпроводил меня из своей хижины, подвел к берегу, осторожно отпустил, сказав просто и грустно:

— Дурак, она умрёт!

Он стал раздеваться, бросая одежду на тот самый камень, где недавно сидел.

То же самое, как загипнотизированный, стал делать и я — раздевался, повторяя его движения.

— Ты цыган, — сообщил он просто.

Он вошел в воду, я следом. Он уплыл далеко, я шел за ним, наступал на острое, на кораллы, больно, я плакал, взревывая под водой, бурля, пузыря воду, выпрыгивал из воды, набирал воздуха, чтобы бухнуться обратно, где мне было легче, и опять бурлил, и пузырил. Это продолжалось долго, сколько мне было необходимо. Я спросил, глотая соленую воду: