— Что с ним стало?
— С первым? Он получил срок за меня. Да, к вечеру следующего дня я заявила об изнасиловании. Потом, когда вышел, опустился, потом опять… Погиб. Он заразил меня. Сделал своим подобием. Мстит с того света.
Да, я с ней согласен. Вампиры так плодятся. Теперь и я вампир — часть отмщения миру от совратителя малолеток? Я усмехаюсь в себе, конечно, я слишком рационален, безбожен, чтобы зацикливаться на этом предположении. Пожалуй, на мне размножение нежити остановится. Единственно, что для этого необходимо, хладнокровие. Когда хладнокровия не хватает, я заменяю его на иронию, иногда приводящую к сарказму, к лекарству, избыток которого приводит к самоотравлению. Это не очень хорошо, но пока всё обходится без особых последствий для организма.
Я и раньше считал, что Марина не любит меня — такое любимым не рассказывают. Я сужу, конечно, по себе…
— Зачем ты мне это рассказываешь? Тебе ведь трудно.
Но если ей и было трудно, то только от переполнявшего желания высказаться. Эту потребность нужно было сформулировать (воплотить), а затем выплеснуть, выплюнуть ядом — и эта порочная женщина-вампирша пылала от похоти, от предчувствия облегчения, которое вот-вот должно наступить — говорят, это катарсис, но слово мне до конца непонятное, поэтому я предпочитаю другое, осязаемое и зримое… Старина Фрейд в этом хорошо разбирался.
— Если бы до встречи с Серёжкой, до нашей женитьбы, я не была бы ранена искушенностью, тем восторгом, не знаю, как точней назвать моё состояние! Сергей же работал, как ты знаешь, у Пана директора, мы оба у него работали. И выпал ведь случай. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: группа риска и так далее, сама виновата, не вертела бы хвостом. Да-да, всё так, не буду оправдываться. Но случай представился. Для него представился? Формально — да. Но по совести — для нас обоих, для меня и Серёжки. Да что там врать! — для меня. Знаешь, он ведь, этот проклятый Пан директор, просто говорил-говорил, как будто гипнотизировал, а потом — раз! — посыпались бутылки, фужеры, окурки, подхватил, поднял… Два шага к дивану. И — бросил! Да, бросил. На мягкое, с небольшой высоты, но я потеряла сознание. Ударилась спиной, мне показалось. Но сейчас мне кажется, что потеряла сознание уже когда летела, комсомолка. Лагерь. Взятие Бастилии. Понимаешь? Я шлюха, просто блядь.
Она долго стонала и всхлипывала, скулила и выла, как на луну шакалица, потерявшая щенков, и я представлял, что думают соседи, которым все слышно через балконы и окна, — сосед-холостяк завел стервочку-времянку, надрызгалась и плачет.
