Не прёт от самого процесса, все тычут пальцами и ржут: была вполне себе принцесса, а стала королевский шут. Всё будто обделили смыслом, размыли, развели водой. Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.
А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример – такой стремительной, бегущей, не при знающей полумер. Пока меня не раззвездело, не вы било, не занесло – найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло, ему всецело отдаваться – авось бабла поднимешь, но – навряд ли много. Черт, мне двадцать. И это больше не смешно.
Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперёд на всех парах; но мне так трудно делать выбор: в загривке угнездился страх и свесил ножки лили путьи. Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что на нём живу.
Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда; тяжёлым боком, по-тюленьи, ворочаю туда-сюда и мню, что обернусь легендой из пепла, сора, барахла, как Феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла. Прорвусь, возможно, как-ни будь я, не будем думать о плохом; а может, на своем распутье залягу и покроюсь мхом и стану камнем (не громадой, как часто любим думать мы) – простым примером, как не надо, которых тьмы и тьмы и тьмы.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив – я не умею строить планы с учётом дальних перспектив и думать, сколько Бог отмерил до чартера в свой пэрадайз. Я слушаю старушку Шерил – ее Tomorrow Never Dies.
Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоём; я в общем-то не верю в фатум – его мы сами создаём; как мыслишь – помните Декарта? – так и живёшь; твой атлас – чист; судьба есть контурная карта – ты сам себе геодезист.
Всё, что мы делаем – попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а кто-то – бесится и пьёт, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь суёт; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует вечные картины, что дышат изнутри добром; а кто-то счастлив как ребёнок, когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы плёнок – как доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего ска зать; так кто-то высекает риффы, поёт, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи; как будто я их пришарашу, когда начнётся Страшный суд; как будто они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут.
