) В остальном и на улице Рамей, и на улице Лаба, и на улице Симар все по-прежнему, Лея, все так, как было. Магазин колониальных товаров на улице Симар так и остался на улице Симар, они не изменили ни названия, ни оформления, только приклеили надпись на витрину: «У нас французское заведение».
>Снова пьет.
Лея (помолчав). А к нам, к нам ты заходил?
Симон. Зачем? Полюбоваться на опечатанные двери или на рожи новых жильцов из «французского заведения»? Одна только тетя Рейзл смогла-таки здорово их достать. Когда взломали дверь, она лежала в кровати мертвая, а на тумбочке в стакане с водой плавала ее вставная челюсть. (Смеется.) Черт подери!.. Она всегда умела устроиться так, чтобы ее обслужили первой, у нее был талант! (Пауза.) Не знаю почему, но перед самым отъездом мне ужасно захотелось съездить в Банье на ее могилу. Как говорится, поклониться ее праху. Но когда я приехал, то не решился подойти к могиле. Мне казалось, что как только я ступлю на наш звездный участок, могильщики и сторожа бросятся на меня, начнут спрашивать, почему это я не ношу звезду, а потом снимут с меня штаны и сдадут в гестапо. И я усердно делал вид, что интересуюсь только усопшими Дюпонами-Дюранами, которых там уйма, а сам незаметно рассматривал два пустынных участка с нашими могилами. И тут, Лея, я увидел, как на кладбище приперся какой-то тип — настоящая карикатура на еврея, Лея, ходячий призыв к немедленному погрому: бородатый, в молитвенной шали и черной шляпе. А на его потертом пальто, на самом видном месте сияла крепко пришитая желтая звезда. Спрятавшись за кустами, я все смотрел и смотрел на него. Я был уверен, что с минуты на минуту его схватят, что вся немецкая армия и все ее союзники, включая пожарных Банье, гонятся за ним по пятам и уже оцепили кладбище, Монруж, Париж, Иль-де-Франс, а я, как крыса, попал в окружение вместе с ним. И все из-за этого урода, этого пережитка прошлого, который не умеет ни одеваться, ни бриться, как все люди. Я рванулся удирать, но неожиданно для себя оказался на открытом месте, в аллее между крестами и звездами. Его цепкий взгляд и острый нюх тут же распознал во мне соплеменника. Он схватил меня за руку, зажал ее, как тисками, и стал спрашивать на идише, обращаясь ко мне «дитя мое», не хочу ли я, чтобы он помолился о моих мертвых. Мне было больно, очень больно. Я задыхался, едва дышал. Потом все прошло, и я услышал свой голос: да, пожалуйста, короткую молитву, почему бы и нет? Если это не повредит, то пойдет на пользу, а может, и наоборот. И я сказал: «Помолитесь о моем отце». Он вежливо поинтересовался, где могила отца, а я ответил, что далеко, где-то между Лембергом и Бродами, в маленьком местечке, чье название я сейчас и вспомнить не могу. Он велел мне подойти к любой могиле и повторять за ним. Он раскачивался и бил себя в грудь. Это была могила некого господина Элефана, которого будут вечно оплакивать вдова и дети. Потом я попросил его заодно прочитать молитву на могиле тети Рейзл, умершей свободной в собственной постели, устроить ей, так сказать, послеоблавную панихиду. Но я не знал, где ее могила, и ни за что не хотел спрашивать у сторожа, чтобы не терять зря времени на поиски, хотя этот болван меня и уговаривал. Мы с ним ходили кругами, искали, читали имена. Какие замечательные у нас имена, Лея, длинные, как дни без куска хлеба, сложные, извилистые, трудночитаемые для тех, кто, прежде чем нас вывезти, обязан взять нас на учет и переписать. Наконец я остановился у склепа Братского будущего, у нашего склепа, Лея. Там он наскоро, без души, пробормотал молитву: пора было высматривать, выискивать нового клиента. Но на кладбище было пустынно: мертвый сезон. Я отдал ему всю мелочь и спросил, так просто, для поддержания разговора, каждый ли день он здесь бывает. Оказалось, что нет! Через день он ездит в Пантен. Потом добавил: «Есть-то надо, так?» И он о том же, видишь, и он. Мне очень хотелось спросить у него, что делает там, наверху, его тухлый патрон, совсем спятил или просто спит? Но я понял, что старик слишком привязан к этому миру, слишком озабочен своим обедом, слишком изголодался, чтобы честно ответить мне или же выступить бескорыстным посредником. (
