Кстати, не так просто оказалось и с Волгой, на которую он очень надеялся, – два берега ее были не равны друг другу. Правый – высокий, вздымающийся и над водой, и над другим берегом, левый – низкий, болотистая луговина, затапливаемая паводковыми водами, и Лептагову пришлось тогда проявить неимоверную изворотливость, чтобы в конце концов все хористы остались довольны полученным местом. Он говорил им, что низким голосам нужен высокий берег; звучание у них тяжелое, оно стелется по земле, а высокие голоса вполне можно поставить на луговину, они легки, устремлены вверх, Господь их услышит; в итоге же оба берега сравняются и это будет честно. Он, конечно же, здесь учел и то, что многие скопцы – крестьяне, а пастбища и пахотные земли на низком берегу богаче. Эсерам же, новым Прометеям, будет приятно нести народу истину с высокого, обрывистого берега, петь, нависая над бездной.
Пусть они, как и раньше, веровали по-разному и совсем по-разному смотрели на добро, по-прежнему звали друг друга жидами, распявшими Христа, но все это был один мир, и он, расставив их по обоим берегам Волги, сумел убедить в этом хористов. Грех и чистота были в этом мире, все в нем было, все-все, что должно было быть, и они наконец согласились, что так и должны пропеть, исполнить его. Пускай, говорил он им, каждый живет и верует, как знает, не надо ему мешать, и ему, Лептагову, тоже не надо мешать их всех собрать и свести вместе; Господу это угодно, Господь хочет, чтобы он всех Его детей собрал, и только тогда Он решит, сможет решить, что с ними всеми – и праведными и грешными – делать.
Лептагов помнил, как в первый же день, когда он их окончательно поставил по разным берегам реки, скопцы сразу, едва он дал знак, запели о видимости красоты плотского мира, который удаляет человека от мира духовного, скрывает от него духовный мир. О прельщении революцией, ее красотой, молодостью, ее могучими детородными способностями: рожденный революцией, плоть от плоти революции, из яркого нежного цветка вот-вот должен был родиться новый мир – старая Россия была беременна революцией; они пели о лепости, чисто женской прельстительности революции, о том, что она вся – праздник и фейерверк, вся – вихрь, танец, веселье, любовь, страсть, – и о безумии народа, забывшего Бога и отдавшегося ей. В скопцах, в их страдах была мудрость людей, отказавшихся от этой жизни, навсегда из нее ушедших. Пути назад отрезаны, и ничего не вернешь. В их взгляде со стороны была и ностальгия, женщины по-прежнему время от времени звали, манили их, так что и это понимание революции в них было. Грусть и терпимость смягчили их голоса, и они звучали утишенно и скорбно.
