Уже на следующий день после бегства Бальменовой хор, словно ни ее, ни надежд, связанных с ее сыном, никогда не было, предпринял первые попытки восстановить с Лептаговым прежние отношения. Выразилось это в странном смешении покаяния с отступничеством от недавнего прошлого, которыми было наполнено их пение, каждая партия, которую они пели.
За время репетиций последних нескольких месяцев у него с Бальменовой установились настолько близкие отношения, что он не мог не увидеть в этом мгновенном забвении, отказе от нее предательство себя самого. Подобное в людях он не терпел никогда, теперь же все не просто происходило на его глазах, но и лично для него. Хористы, похоже, были убеждены, что он должен быть в восторге от их измены. Будто блудливая сучка, хор терся, ползал на животе, вилял хвостом, всячески доказывая, что то, что он увязался за другим хозяином, – это так, пустяки, ошибка молодости, на которую не стоит обращать внимания. Хор пел, вопрошал на все более высокой ноте: как, как он мог забыться и поверить этой женщине, которая вообще неизвестно кто: эсерка – не эсерка, хлыстовка – не хлыстовка; она сманила его, сманила лепостью, прекрасными обещаниями; разве вообще можно было помыслить, что Господь спасет, пошлет на землю ради них, грешных, насквозь проросших злом, собственного Сына, пошлет Сына, чтобы Тот своей мученической смертью искупил их грехи – кто мог поверить в это безумие?
Желая потрафить Лептагову, они теперь пели так, что было видно, что больше они ни на что не надеются, ни на что не уповают. Бежав, Бальменова унесла и все их мечты о спасении, сейчас они просто каются и кротко ждут того, что Господь им предназначил. Однако и здесь им было трудно удержать меру; то и дело они принимались изгаляться, юродствовать в этом своем раскаянье, в этой готовности без ропота и стенаний принять назначенную им участь. Кончали же они тем, что как же им было ей не поверить, ведь она утешала их, обещала спасение и избавление, а он, Лептагов, говорил только о смерти, о раскаянье и смерти. Этот укор повторялся, словно рефрен, впрочем, Лептагова он волновал меньше всего, он лишь замечал, что фальши в их голосах становится меньше и меньше. Предварительно тысячи раз растоптав и прокляв Бальменову, они, кажется, и впрямь начинали думать, что она соблазнительница и искусительница, посланная к ним невесть кем.
Он видел, что они в самом деле идут, возвращаются к нему, тут не может быть никаких сомнений. Он не ждал ничего подобного, и однажды это так его тронуло, что он вдруг поверил, что она и вправду их совратила. За это ему потом было стыдно до конца своих дней. Но примирение с хором состоялось, и с того дня репетиции уже идут обычным порядком. Один за другим возводятся храмы. Он снова самодержавен и самовластен, Бальменова же напрочь вычеркнута из их жизни, вычеркнута, словно ее и не было.
