От своей шалости Машенька немного смутилась и, отвернувшись от Еноха, бросила взгляд окрест. Тут она в изумлении замерла, и слова восхищения сами сорвались с её уст.
— Господи, красота-то какая! Посмотрите, Енох Минович, Белуха открылась!
Они стояли на неширокой горной тропинке, которая, затейливо петляя, упрямо карабкалась к вершине нависающей над разбойничьим станом горы. Внизу, кутаясь в позднем тумане, лежал поросший вековым кедрачом распадок. Только ближние деревья, росшие на краю небольшой покатой луговины, имели более или менее отчётливые очертания, всё остальное было размыто до неузнаваемости. Там, дальше, на противоположном берегу этой белёсой бездны, вздымались далёкие чёрные горы. Сверху, над ними, как бы парила белоснежная, искрящаяся в золотистых лучах ещё невидимого солнца великая и заповедная, продолговатая крыша Белухи — горы строптивой и своенравной. Не всякому она открывалась и бросалась в объятья, словно долгожданному родственнику, воротившемуся в родной дом. Иные охотники неделями караулили её появление, чтобы защёлкать фотоаппаратами, загнать священный облик в микрочипы и утащить в далёкие, воняющие смертью и отходами города. Говорят, что там, в бездушных каменных джунглях одно лишь изображение горы творило чудеса, лечило, утешало, помогало многим людям остаться хоть в какой-то степени людьми. Не будь она столь недоступна, скорее всего её бы постигла участь многих святынь мира, которые благодарные любители древностей и экзотики просто растащили на сувениры.
Машенька стояла как зачарованная. Ей казалось, что ещё немного, и она, оттолкнувшись от этого ветрами отполированного камня, улетит туда, далеко, к кристально белоснежной, искрящейся вечностью вершине! Может, и правда если долго-долго смотреть на эту великую гору, душа твоя может слиться с ней воедино, и тогда тебе откроются великие тайны мира. Только жизнь твоя и помыслы должны быть чисты, как снега Белухи. Машеньке было так хорошо, что объятия Еноха нисколько её не смутили, а скорее наоборот, она прижалась к нему, ещё более счастливая от мысли, что вот они оба удостоены чести видеть эту святую для Азии вершину, и она, как добрая и всё понимающая мать, благословляет их на нечто важное и неизбежное.
— Машенька, — боясь спугнуть девичье настроение, тихо произнёс опытный Енох, — вы самая прекрасная, чуткая и трепетная девушка, которую я встречал в своей жизни.
Он говорил, речь его становилась всё более напористой, и Машенька чувствовала исходящий от него жар. — У меня всё путается в голове, — продолжал он, — это ей-богу какое-то наваждение. Господи! Как я благодарен судьбе за это ночное путешествие, которое привело меня сюда, на эту гору.
