— Что молчишь, барчук? Может, и тебя камчаком угостить или для вящей острастки велеть повесить на ближайшем кедраче? Ты не зыркай на меня так, не зыркай, не я у тебя в застенке на дыбе вишу, а ты у меня гостюешь пока. Хотя, думаю, ты бы ко мне в застенок, пожалуй, побрезговал бы спуститься, небось, счёл бы, что не по чину. Так где барынька Званская? Ты что, со страху оглох что ли? Сар-мэн, — развёл руками Макута, выпуская притихшего Юньку и поднимая плётку, — давай тогда ты отвечай, а этого отправь в чулан, пусть повспоминает вместе с крысами правила хорошего тона.
— Атаман, он мой гость, — набычился разбойник, — отвечать ему нечего, всю эту кашу заварил я, с меня и спрос. А ежели к крысам, то и я с ним пойду.
— Да хоть в ж...пу иди! Бестолочь! Я же от тебя так путнего ничего и не добился. Единственное, чего дознался — что ты тело баронессы этой, прости господи, в какой-то колодец в своём подземелье бросил, а мне мозги пудришь, что в Шамбалу её спровадил для лечения от смерти. Зачем подстилку у меня Юнькину спёр? А главное, куда Званскую дел? Мать скоро за ней прибудет.
— Да они же её, окаянные, в бездну и ввергли! — распахнув дверь, с рыданиями ввалилась в комнату подслушивающая с другой стороны Даша.
— Что? Живую в пропасть?! Митрич! Верёвки, доску и людей, мигом! — выхватывая пистолет, приказал Макута. — Стоять, голуби, тихо, кто дёрнется — убью, как суслика! Юнька, быстренько взял кандалы и сковал этим извергам ноги. Не мешкай, а то и тебя повешу.
— Бей, Бей, не надо спешить! Никого мы жизни не лишали, так надо было, слышишь! — замерев по стойке смирно, орал Сар-мэн, который хорошо знал, что шевельни он хоть мизинцем, атаман застрелит тут же.
Митрич, чуя щекотливость вопроса, призвал на помощь только четверых своих людей, да и те в избу не вошли, а стали вокруг дома у окон. Стреноженных и связанных подельников усадили на лавку у дальней стены, Макута присел у окна и пустыми глазами смотрел на улицу. Распогодилось. Солнце расцвечивало мир, в котором казалось, не было горя и смерти. На небе ни облачка, жужжащие и попискивающие божьи твари парили над входящим в силу разноцветьем. Внизу, у посёлка, детвора затеяла игру в лапту. «И кто их только научил этой старой и азартной забаве? — грустно думал атаман, не желая поворачиваться и возвращать себя к невесёлым обязанностям судьи и палача. Что он скажет помещице, свято верящей в его справедливость, как посмотрит ей в глаза? Как убить сына лучшего друга, своего крестника, а может, в недалёком будущем и преемника?»
