Шесть дней спустя, 13 апреля вечером, огромная толпа собралась у дверей концертного зала. Дамы явились не в кринолинах, кавалеры — без шпаг, с тем чтобы в зале могло поместиться больше людей; семьсот человек (никогда столько людей не собиралось в этом помещении) втиснулось в зал, такова была разнесшаяся о произведении слава; когда же началось его исполнение, люди затаили дыхание. Но тут низринулись хоры своей ураганной силой и сердца слушателей затрепетали.
Гендель стоял у органа. Он хотел следить за исполнением своего произведения, вести его, но оторвался от него, потерялся в нем, оказался чужим ему, как будто никогда не создавал, не формировал его, никогда раньше не слышал его, и вот, оказался вовлеченным в созданный им самим поток звуков. И когда началось пение «Аминь», он непроизвольно запел с хором, и пел так, как никогда до сих пор в жизни не пел. Но затем, когда бурные восторги слушателей заполнило зал, он тихо отошел в сторону, чтобы поблагодарить нелюдей, желавших выразить ему свою глубокую признательность, а Милосердие, даровавшее ему это произведение.
Шлюз открылся. И вновь годы и годы течет звонкий поток. Ничто не могло заставить отныне Генделя склониться, ничто не могло воскресшего поставить на колени вновь. Опять созданное им в Лондоне Оперное товарищество становилось банкротом, опять травили его кредиторы, но он не терял мужества, он выстоял, беззаботно шел, шестидесятилетний, своим путем, отмерял жизненный путь, словно придорожными столбами, своими произведениями. Ему чинили препятствия, но он легко преодолевал их. Возраст брал свое, силы иссякали, — парализовало руку, подагра изуродовала ногу, но душа не знала устали, он творил и творил. Он стал терять зрение и, когда писал своего «Иеффая», ослеп. Но и незрячий — подобно Бетховену, пораженному глухотой — он продолжал творить, неутомимый и непобедимый, тем смиреннее перед Богом, чем прекраснее были его победы на земле.
Как все настоящие, требовательные к себе художники, свои произведения он не превозносил. Но одно из них он очень любил — «Мессию». Он любил это произведение из благодарности, оно спасло его от гибели в пропасти, спасло его в самом себе. Из года в год исполнял он ораторию в Лондоне, каждый раз с неизменным успехом, каждый раз переводил он после исполнения «Мессии» всю выручку от концерта (пятьсот фунтов) больницам для недужных и в тюрьмы — для облегчения участи тех, кто томился в оковах.
