Она садится в машину и плачет. Я сбит с толку: уж у нее-то какие проблемы? Да и, потом, что это она разревелась здесь? До дома, что ль, потерпеть не могла?
Трогаясь с места, я ругаю себя за эти мысли. Подумаешь, поплакала на парковке. В конце концов, здесь сейчас никого, а от грусти никто не застрахован. Возможно, во мне просто говорит злость, ведь перед такими людьми, как Джунипер, открыты все дороги, ведущие к успеху. Она поступит в Йель, или в Гарвард, или еще в какой престижный вуз – отчасти потому, что она одаренный музыкант и вообще чертовски умна; отчасти потому, что ее родители непристойно богаты. А что я? Даже если и попаду в университет, родители за мою учебу платить не будут. Как только я уеду из дома – получать высшее образование или еще куда, – они наверняка сразу же и разойдутся. Вчера вечером они собачились допоздна, и мне пришлось попросить их умолкнуть – ради Расселла. Кто встанет на защиту моего младшего брата, когда меня не будет рядом?
Через прозрачный люк в крыше машины я смотрю на сумеречное небо. Терпеть не могу злиться или расстраиваться. Из-за родителей. Из-за чего бы то ни было. Мне всегда кажется, что это противно и вообще не имеет смысла. Ну что ты разнылся, как типичный подросток? – презрительно шепчет мне внутренний голос. Будь хоть чуточку пооригинальнее, кретин.
И я неторопливо еду домой.
Наконец-то.
Осталась только моя машина.
Я – остров.
Я возвратилась сюда,
притянутая некой непреоборимой силой гравитации,
но слишком сильно ударилась о землю.
Ноги подкосились,
и я упала ниц.
Хватит плакать. Люди кругом.
Крепче возьмись за руль и
вперед. Ни о чем не думай. Вперед.
Я дома, говорю я.
Не объявляю, а возражаю сама себе –
потому что это место больше мне не дом.
В ответ слышу только шепот часов с кукушкой:
тик-так, ку-ку, безумие.
Безумие – потому что я слышу ноты в тишине,
мягкие баритоновые ноты,
и, как бы быстро я ни играла,
как бы ни растягивала пальцы,
как бы чисто ни резонировало вибрато,
я не в силах заглушить запомнившийся звук.
Смычок дрожит в моей правой руке,
и под левой пиццикато срывается.
Начни сначала. Еще раз. И еще раз.
Те двое, как ни стараются, узнать ничего не могут.
Те двое… они никогда не догадаются.
Каждый божий день я сижу, словно каменная, за плитой из полированной сосны – спина прямая/нога на ногу/локти ниже стола/глаза опущены, –
уклоняясь от вопросов и прячась от теплых голосов.
С теми двумя я уже многие месяцы не могу быть правдивой –
