- Тише, Сережа, - остановил его брат. У Виктора было страдающее лицо.
Посадник отсмеялся и снова посуровел.
- Кто сей дерзко стоит? - посмотрел он в бинокль на Будимира.
Кузнец сделал шаг вперед:
- Будимир Повала, господине, староста Кузнецкого посада. Бирюч опять выкликал нас на огульные работы. Посадник поднял новую доску, посмотрел, нахмурился.
- Давно ваш черед на белое железо идти. Аль не пойдете?
- Ну!
- То богова работа, кузнец.
- Все на бога да на бога, а на себя когда же? - не сдержал кузнец громыхающего голоса.
- Не больно аркайся! Язык свой к нёбу гвоздем прибей, а передо мной в страхе стой, червь дерзновенный!
- Говорю как умею, хлебна муха!
- А поди-ка ко мне, кузнец, - ласково позвал посадник. - Ближе!
- Нет, Густомысл, меня не ударишь! - отяжелевшим, железным голосом прогромыхал Будимир. - Мужика пахотного ты совсем забил, а кузнеца не тронь. Мы люди огненные да железные!
- Вот дает! - тихо восхищенно ахнул мичман.
Посадник долго, в раздумье сгребал руками в ком тучную бородищу, косясь на тяжелые кузнечные клещи Будимира.
- Огненные и железные, говоришь? - недобро сказал посадник. - Железо да огонь и у меня найдутся. Подумай об этом, кузнец!
И снова закричал на крыльце Остафий Сабур, но теперь торжественно и молитвенно, с церковным распевом:
- Возвеселитесь душой, возликуйте сердцем, спасены души! Грядет к нам златое правило веры Христовой, церкви бодрое око, уста немолчные сладковещательные, преподобномудрая наставница и владычица ново-китежская, ее боголюбие старица Нимфодора!
- Вот это званье-величанье! Кошмар! - насмешливо восхитился мичман. - Как наш боцман говорил: и навхрест и навпоперек, вперехлест и через клюз обратно!
- Ох! - вздохнул отчаянно капитан и сказал тихо Птухе: - Вы хоть помолчите, мичман. Не дразните собак.
Старица не вышла на крыльцо - ее выволокли два дворовых парня в большом кресле, обитом красным бархатом, с крестом из золотых галунов на спинке. А в кресле скрючилось что-то маленькое, высохшее, горбатенькое. Черная монашеская мантия висела на острых плечах старицы, как на вешалке, а под монашеской шапочкой мертвенно белело крошечное личико. В потухших глазах - отречение от всего земного, провалившийся беззубый рот обтянули тонкие черные губы, беспрестанно двигавшиеся, будто пережевывая что-то.
«Трухлява владычица ново-китежская, - подумал капитан. - Недолго ей жить».
За спинкой кресла встали две монашенки, с ликами постными, но раскормленными, с глазами смиренными, но с хмельнинкой. Одна раскрыла над головой старицы пестрый пляжный зонтик, другая начала смахивать Нимфодору кружевным веером, хотя на улице было не жарко. Капитан, летчик и мичман снова довольно переглянулись: прав Будимир, есть у Ново-Китежа сообщение с миром.
