Я не пел бы осанну провинции, но и не утверждал бы, что провинциальная жизнь не имеет смысла. Маленькие города притягивают к себе не только размеренным укладом жизни (который порой не меняется в течение нескольких веков, и даже если изменится, не наполняется столичной нервозностью). Влияние провинции на искусство неоднозначно, но когда ею оправдывают ограниченность своего потенциала, наверное, это губительно. Тогда провинциальность заползает во все уголки улиц, площадей, кофеен и баров, раздражает никчемным репертуаром с афиш местного театра, приглушает любые попытки создавать свежую поэзию, не принимает джазовых вариаций в оркестровой яме филармонии, а большинство жителей ловит кайф оттого, что они – лохи.
Сначала надо было отодвинуть щеколду, которая примерзла, тогда по крутой лестнице сойти вниз и постучать в дверь условно. Во дворе дома в металлическом гараже ветеран ремонтировал свой «запорожец». Зимний вечер, желтый от света фонарей и грязного снега, вливался в темную емкость сумерек. Бутылки в сумке перед посиделками вызванивают хорал радости от предстоящего разговора и ожидаемого тепла мастерской. Условный знак срабатывает – в дверной щели бородатое знакомое лицо. Ударяет запах сигаретного дыма, тепла и только что дожеванного лука.
Дверь приоткрывается, и ты погружаешься в освещенное пространство мастерской скульптора. Пока осматриваешься, куда бросить куртку, хозяин ловко подхватывает твою сумку, что-то радостно гогочут гости (ты их знаешь почти всех), на столах маленькие лампы и свечи раздвигают вокруг себя сумрак помещения. В самой дальней комнате свежевыструганные деревянные заготовки, дальше – несколько металлических сооружений из поржавевшей арматуры, – сплошной авангард. Видно, он подошел вплотную после посещения Братиславы, где мы бродили почти неделю и жили на даче у Петера – бывшего директора национального оперного театра Словакии; Петер спивался, распродавая все и принимая на постой кого угодно. На импровизированном столе – макет церквушки, особая гордость хозяина мастерской, ее формы и пропорции настолько необычны, что, наверное, она так и останется макетом. В комнате все наготове: стол, стулья, горячий никелированный чайник, порезанное сало и лук, зубчики чеснока, самогон и казенка, две массивные бронзовые пепельницы, наполненные окурками, а в стороне несколько пачек дешевых сигарет без фильтра. Окно выходит во двор, оно на уровне асфальта, и когда мы здесь сидим, все время слышно шарканье чьих-то ног. Эта мастерская действительно полуподвальная, в самом центре города, рядом – все удобства (начиная с гастронома). Я встретился с Б. в Братиславе, когда мы ездили туда с выставкой в конце декабря 1994 года. Авантюрность этой поездки ощущалась с самого начала: в грузовой микроавтобус запихнули картины, скульптуры и нас. Куда мы ехали, какими путями – можно было только догадываться. Первой преградой оказался не Яворовский перевал, а украинско-словацкая граница, на которой таможенная служба словаков продержала нас несколько часов, заставив заплатить приличный налог за художественные ценности, которые всем порядком мешали в течение всей поездки (картины наваливались со всех сторон, сидеть было неудобно). На словацкой границе пряшевские цыгане пихали перед собой поломанные ужгородские машины, в которых сидели полные цыганки и потрясали словацкими паспортами, их родина милостиво принимала своих блудных детей. Когда нам все-таки удалось пересечь границу, то, отъехав несколько километров, мы остановились посреди поля у автозаправки. Сухой словацкий снег рассеивал ветер, двое словаков заливали бензин в старую «шкоду». Старый Ш., который никогда не был за границей, стоя по ветру, блаженно выпускал из себя жидкость и спрашивал: это уже Словакия? Да, отвечал я. Колоссально, сказал довольный Ш., поливая желтой мочой словацкое поле. Я смотрел на банальный пейзаж, ничем не отличающийся от украинского, и ничего «колоссального» не видел. Именно на Николая в Братиславе выпал снег, и мы все маялись на даче Петера, потому что крутая гора, на которой Петер построил свою дачу, не давала нам сойти вниз в ближайшее кафе или магазин. Тогда каждый что-то рисовал, Б. нашел поломанное кресло, отцепил от него сиденье и начал рисовать мой портрет. Через некоторое время наш Петер завалился весь в снегу, в хорошем настроении, начал всех звать в гостиную и доставать из карманов бутылки боровички, рома и пива. Как он все это донес в такой снег и под крутую гору – осталось тайной.
