– Жаль тогда, что они не попали в руки халифа; он уж научил бы этого щенка, как отругиваться от истины и от Божьего избранника.
– Махди милосерд, – ответил Идрис.
Тут он остановился на минуту и произнес:
– А ведь все же Смаин, если дети будут у него в руках, будет уверен, что ни турки, ни англичане не убьют его детей и Фатьму.
– Так, может быть, и он нас наградит?
– Да. Пусть почта Абдуллаги возьмет их с собой в Фашоду. У нас, по крайней мере, тяжесть свалится с плеч. А когда Смаин вернется сюда, мы потребуем и от него уплаты.
– Так ты говоришь, значит, мы останемся в Омдурмане?
– Аллах! С тебя не довольно пути от Файюма до Хартума? Пора, кажется, и отдохнуть!..
Шалаши были уже недалеко. Стась, однако, замедлил шаг, потому что и его силы начали истощаться. Нель, хотя была очень легка, становилась для него все более и более непосильной ношей. Суданцам хотелось поскорее лечь спать, и они то и дело покрикивали на него, чтоб он шел скорее, а потом стали погонять его пинками и ударами по голове. Гебр даже больно кольнул его ножом в плечо. Мальчик переносил все это молча, защищая больше всего свою маленькую сестричку, и только когда один из бедуинов так толкнул его, что он чуть не упал, он проговорил, стиснув зубы:
– Мы должны живыми доехать до Фашоды.
Слова эти удержали арабов, которые боялись нарушить приказание Махди. Но еще более удержало их то, что у Идриса вдруг так закружилась голова, что ему пришлось опереться на плечо Гебра. Припадок быстро прошел, но суданец страшно перепугался и проговорил:
– Аллах! Нехорошо что-то мне! Уж не схватил ли я какую-нибудь болезнь?
– Ты видел Махди, – сказал Гебр, – и никакая болезнь тебя не тронет.
Наконец они добрели до шалашей. Стась, изнуренный до последней крайности, отдал спящую Нель на руки старой Дине, которая, несмотря на недомогание, мучившее ее тоже, постлала, однако, своей маленькой мисс довольно удобную постель. Суданцы и бедуины, проглотив по нескольку ломтей сырого мяса, бросились, как колоды, на свои войлоки. Стасю ничего не дали поесть; только старушка Дина сунула ему в руку горсть размоченной дурры, которой ей удалось немного украсть у верблюдов. Но ему не хотелось ни спать, ни есть.
Ноша, которую он нес на своих плечах, была действительно слишком тяжела. Он чувствовал, что, отвергнув милость Махди, за которую нужно было заплатить отречением и унижением, он поступил, как должен был поступить; он чувствовал, что отец был бы горд и счастлив его поступком. Но в то же время его мучила мысль, что он погубил Нель, свою подругу по несчастью, милую, маленькую сестричку, за которую охотно отдал бы последнюю каплю крови.
