– Ну а «Лезвия» тут при чем, а? – говорю я наконец. Я действительно не понимаю. – Вытри рот.
– Я поэтому и ненавижу японскую еду, – кричит он в ответ. – Сашими. Калифорнийские роллы. Буэ-э-э. – Он поднес руку к горлу и сделал вид, будто его тошнит.
– Каррузерс… – Я умолкаю, глядя на него в упор, не в силах вспомнить, что я хотел сказать.
– Что, Бэйтмен? – спрашивает Каррузерс, наклоняясь ко мне.
– Слушай, что за дерьмо, у меня в голове не укладывается, – кричу я ему. – У меня в голове не укладывается, что ты не заказал места на попозже. Теперь нам придется ждать.
– Что? – орет он в ответ, приложив руку к уху, как будто так лучше слышно.
– Теперь нам придется ждать! – кричу я громче.
– Это не проблема, – орет он в ответ.
Солист оборачивается к нам со сцены, стоит, простирая руки; я отмахиваюсь от него.
– Это не проблема? Это не проблема?! Нет, Луис. Ты не прав. Это проблема.
Я оборачиваюсь к Полу Оуэну, который, кажется, тоже скучает не меньше: сидит, зажав уши руками, но при этом все-таки умудряется общаться с Кортни.
– Нам не придется ждать, – кричит Луис. – Даю слово.
– Да заткнись ты, придурок! – кричу я в ответ. – Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?
– Не злись на меня, Патрик, – орет Луис в отчаянии. – Все будет в порядке.
– Ладно, забыли, – кричу в ответ. – Слушай! Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?
Каррузерс смотрит на Пола, потом – опять на меня:
– Да, по-моему, да. Я слышал, у Эшли хламидиоз.
– Мне нужно с ним поговорить. – Я пересаживаюсь на свободное место рядом с Оуэном.
Но когда я сажусь, на сцене происходит что-то странное, что привлекает мое внимание. Боно движется по сцене, как будто следуя за мной, он смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На нем черные джинсы (возможно, от Gitano), сандалии и кожаный жилет на голое тело. Тело у него белое, потное и совсем не накачанное, мышц вообще не заметно, грудь покрыта редкими волосами. На голове у него – ковбойская шляпа, волосы собраны в хвост, он ноет что-то траурное, я расслышал слова: «Герой – насекомое в этом мире», а на его губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, его глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Боно, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в этот миг получаю от него некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что-то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и его
