Emporio, – кричу я, зажав уши руками. Меня раздражает, что она этого не знает и не отличает одно от другого. – Вот в чем разница. А который из них Ледж?
– Наверное, барабанщик, – кричит она. – По-моему, он. Но я не уверена. Я хочу курить. Где ты был вчера вечером? Если ты скажешь, что с Эвелин, то я тебя ударю.
– Барабанщик вроде бы не в Armani, – кричу я. – И не в Emporio. Совсем ничего не вижу.
– Я не знаю, который из них барабанщик, – кричит в ответ она.
– Спроси у Эшли, – предлагаю я.
– Эшли? – кричит она, перегибаясь через Пола и стуча Эшли по ноге. – Который из них Ледж?
Эшли что-то кричит ей в ответ, чего я не слышу, потом Кортни опять поворачивается ко мне и пожимает плечами:
– Она говорит, ей не верится, что она в Нью-Джерси.
Каррузерс просит Кортни поменяться с ним местами. Она что-то ему выговаривает и кладет руку мне на бедро. Я напрягаю мышцы, и оно становится твердым как камень, и ее рука восхищенно замирает. Но Луис не отстает, и Кортни кричит мне, вставая:
– Сегодня, я думаю, нам не помешает закинуться!
Я киваю. Солист Боно визжит что-то вроде: «Where the Beat Sounds the Same»[17], Эвелин с Эшли уходят, чтобы купить сигарет, посетить дамскую комнату и выпить чего-нибудь освежающего. Луис садится рядом со мной.
– Девушки скучают, – кричит он.
– Кортни просит достать кокаина, – кричу я.
– О, замечательно. – Он сразу мрачнеет.
– У нас где-нибудь столик заказан?
– В «Брюсселе», – кричит он, взглянув на свой Rolex. – Но я что-то сомневаюсь, что мы успеем.
– Если не успеем, – предупреждаю я, – я вообще никуда не пойду. Можете высадить меня около дома.
– Успеем! – кричит он.
– А если нет, как насчет японской кухни? – предлагаю я, немного смягчившись. – В Верхнем Уэст-Сайде есть один неплохой суши-бар. Называется «Лезвия». Шеф-повар раньше работал в «Исоито». Этот бар получил очень высокий рейтинг в «Загате».
– Бэйтмен, я ненавижу японцев, – кричит мне Каррузерс, закрыв одной рукой ухо. – Маленькие узкоглазые уроды!
– Что, – ору в ответ, – что ты такое несешь?!
– Знаю-знаю, – кричит он, выпучив глаза. – Они зарабатывают больше нас, но они ничего нового не придумывают, они, суки, просто приноровились воровать наши изобретения, доводить их до ума, а потом нам же и продавать, мудаки хитрожопые.
Я смотрю на него и не верю своим ушам, потом смотрю на сцену, на гитариста, который бегает кругами, на Боно, который носится взад-вперед, раскинув руки, потом – снова на Луиса. Его лицо по-прежнему налито кровью, он все еще таращится на меня, широко распахнув глаза, у него на губах поблескивает слюна, но он молчит, ничего не говорит.
