— А в Африке испытаю? — спросил заинтересованно я. Неужели вульва — поперек?
— Только на Гаити!
Я прожил большую жизнь, и мне казалось, я уже все видел. Когда я все же согласился, мною руководила не банальная похоть, а неистребимая журналистская тяга к познанию неведомого.
— Пошли! — сказал я решительно.
— Двадцать песо, — так же решительно сказала Эстер.
— Но только такое, чего я не увижу ни в России, ни в Америке! — уточнил я, противник всяческой банальщины.
— Клянусь! — засмеялась блудница.
Проклятое журналистское любопытство! Ну, никак не дает оно мне покоя ни светлым днем, ни темной ночью! Неясная тревога овладела мною. Что? Что вытворит со мной сейчас эта прекрасная, иссиня-черная колдунья?
Мы шли с Эстер и с маленьким Мыколой вниз, по узкой деревенской улочке, уложенной булыжником, сопровождаемые завистливыми взглядами десятка несчастных кубинок, оставшихся без моей ласки и денег. Мужиков, сельских кубинских механизаторов, которые могли бы мне навешать пиздюлей, за совращение главной деревенской красавицы, на улицах не было видно. Эстер привела меня в каменную хижину, более похожую на маленький хлев. Но с душем. Но без горячей воды. Единственная комната была перегорожена цветастым покрывалом с мексиканским узором. В результате получалось — две: спальня и гостиная. Пахло рыбой, сырой пепельницей и гниющей тряпкой. Эстер застелила шаткий одр мятой, чистой, на ее взгляд, простынею и пошла принимать холодный душ. Мыколу она усадила за стол, дала ему карандаш, кусок газеты «Гранма» и наказала сидеть тихо. Я, сняв свои смердящие ризы, лежал в ожидании невиданного сексуального таинства. Эстер вернулась, запеленатая полотенцем. Ее формы были совершенны. Овал ее иссиня-черного лица был безупречен, как яйцо Фаберже.
— Выпей вот это, — протянула она мне глиняную пол-литровую чашу с мутной жидкостью.
— Ага! Сейчас! Не буду, — наотрез отказался я. Знаю я ваши штучки! Когда-то в Греции меня таким образом вырубили албанцы и забрали самое дорогое: гитару. Сейчас выпью и засну крепким сном, а потом ищи рюкзак в чистом поле.
— Ты боишься, что я тебя отравлю? Смотри! — она шумно, словно ассенизаторская машина, сделала пару мощных, стограммовых глотков из чаши. — Это надо сделать, если хочешь летать.
Я сделал несколько глотков и чуть было не исторг на одр недавний завтрак, вчерашний обед, и ром, и пиво.
— Все хорошо, все отлично… — приговаривала Эстер, поглаживая меня по чреслам. Меня еще несколько раз передернуло и отпустило. А потом поперло. В голове зазвучал хор ангелов, по жилам разлилась теплая истома. Эстер, словно избушка, повернулась ко мне таким образом, что ее папайя оказалась перед моим лицом, и стала шептать какие-то заклинания над моим пахом. Необыкновенное блаженство вдруг охватило меня. Словно легкий теплый ветерок касался моей плоти. Она ласкала меня своим шепотом. Немного, правда, смущала непосредственная близость непроходимых джунглей незнакомой папайи, но я старался не думать об этом. Вдруг, когда я уже почти был наверху блаженства, как гром среди ясного неба, раздался крик Мыколы: «Мамо!» Эстер выскочила стремительной черной пумой, с гневом отчитала маленького кайфолома и через секунду вернулась снова. Пришлось снова выпить зловонного зелья. В этот раз оно показалось мне уже не столь противным. То, что она практиковала, я бы квалифицировал как вербально-тактильный секс. Она возбуждала не то дыханием, не то легким касанием. Ощущение было такое, словно оргазм длился полчаса.
