Ты это знал, но я в тот миг о тебе не думала. Не думала и когда Даррен платил за все, что мы нагрузили в тележку, не думала, когда мы вернулись домой и играли с Энни, заставляя ее бегать и приносить нам всякие вещи. Но я не могла не сравнить нашу с Дарреном первую ночь на новом месте с той, которую мы с тобой в первый раз провели в твоей студии и которая потом стала нашей, а затем и моей.
Мы с Дарреном принялись вдвоем готовить обалденный обед: на медленном огне у нас булькали разные соусы, жарились корнуэльские куропатки, а в холодильнике стыло шампанское. После обеда пошли прогуляться с Энни, смотрели кино, занимались любовью.
С тобой же заказали пиццу, распили бутылку шампанского, а потом предавались сексу, где только можно. На диване, на полу, на кофейном столике и на кровати, конечно. А наутро проснулись и все повторили.
Мы с тобой никогда не мыли друг другу голову в душе, как с Дарреном в первое же утро. Не знаю, почему мы не додумались до такого, это ведь так здорово, мыть голову тому, кого любишь, наслаждаться тем, что он моет голову тебе. Очень сближает. Может быть, это связано с нашей генетической памятью, общей с обезьянами; они обожают чистить партнеров.
У нас с тобой не было привычки оставлять друг другу записочки в холодильнике. С Дарреном же мы приклеивали бумажки к разным контейнерам и бутылочкам: на бутылке с молоком было написано «Я тебя люблю», на апельсиновом соке – «Ты прекрасна», а на коробке с сыром – «Я так счастлив», а рядом с изображением попугая ответ: «И я тоже».
Не помню, с чего это началось, зато помню, как я сразу подумала: «Такого Гейб никогда бы не стал делать. Небось сказал бы: игра для дебилов». Надеюсь, что это не так. Надеюсь, что я ошибаюсь. Ведь мне игра очень нравилась.
Той весной, когда ты ненадолго появился в городе, мы встретились за чашкой кофе, и я сразу ощутила, что ты изменился. Город тоже изменился. На месте разрушенных башен в Манхэттене началось строительство Башни Свободы. Было такое ощущение, будто перевязывают рану или делают крутую татуировку, скрывая шрам. Я понимала желание выстроить на месте трагедии нечто грандиозное и величественное, что бы высилось на фоне нью-йоркского неба и заявляло этим подонкам: «А вот хрен вам!» Но этот район казался мне священным, слишком свежа еще была рана. Не успела зажить, рановато было что-то строить на этом месте.
Нас-то все это мало коснулось. Коснулось других, людей, которые выпрыгивали из окон, когда башни горели и разваливались на части. А если здесь вырастет новое здание, мне труднее будет их помнить. В общем, я старалась держаться подальше от этой части Манхэттена. Ужасно, наверное, стыдно признаться, но я туда ни разу не ходила, хотя и прошло достаточно времени. И сейчас не хожу. Даже когда там установили мемориал в память погибших. Ходить одной… я вряд ли смогла бы, а с Дарреном идти не хотелось.
