Вдруг, звонко плюхнув утюгом о подставку, она подошла к зеркалу близко-близко, стала иронически рассматривать круглое, плоское лицо, как бы открыто издеваясь над его туповатым выражением.
Громотков следил за действиями жены напряженно, со смешанным чувством жалости и страха.
Затем Машута долго, как показалось Громоткову, неотрывно изучала лицо, старательно разглаживая ладонью густые морщины вокруг глаз и носа, потом левой рукой машинально, по-хозяйски вытерла зеркало, словно убирая неугодное отображение.
— Как же быстро все прошло, так и не жили по-людски: то денег не было ни шиша, то война — общее горе, то послевоенная разруха и голод, — так и жизнь прошла. Представляешь, наше поколение вычеркнуто из жизни. Теперь, кажется, и жить можно, да вот старость… Ты прав, Федя!
Она неожиданно присела на край кушетки, продолжая сердито поглядывать вправо, где висело зеркало.
— Господи, разве я виновата? Восемь часов в холодном цеху, четыре-пять у плиты да корыта, сранки за ним убирать, двенадцать часов мой трудовой день, вон руки задубели, не помню, когда маникюр делала, в кино ходила, женщиной только прозываюсь. Вскочила чуть свет, марафет навела и понеслась по городу за мясом, яйцами, колбасой, перед разными курвами шапку ломать… Другие мужья тушенки несут с «Державина», сгущенного молока, туалетной бумаги, а тут один хрен… Трескоед… архангельский…
Машута говорила волнуясь, сбивчиво, почти выкрикивая отдельные слова, с мучительным выражением на лице. Ее голос угрожающе зазвенел:
— А ты обо мне подумал? Хоть ра-зок? О моем женском достоинстве подумал? Семь абортов от тебя, все ублажала по ночам, оттого и состарилась раньше времени… А ты и сейчас на жену как бич на бабу смотришь… Все брошу, уеду к матери, а ты как знаешь — так и живи на своем Севере!
Жена схватилась за сердце, неловко прилегла, машинально поправив пальцами задравшийся халат. Федор так испугался за жену, что выронил чашку с водой. В то же время подумал: «Все справедливо! Машута во всем права, по-настоящему я никогда не думал и не заботился о ней, только оберегал свой покой, срывая на ней злость за все жизненные неудачи, все взвалил на ее плечи».
Он мысленно послал к черту свою работу и снова, как в первые годы супружества, молился домашнему богу Машуте, вспоминая все хорошее и доброе, причем делал это так искренне, так нежно, что и сам поверил: перед ним — прежняя молодая Машута.
— Дорогая моя… Не волнуйся… Я люблю тебя… Посмотри, какая ты красивая… Женщина красива, когда она счастлива… Ты же счастлива, Маша? Правда?..
