— Кое-кто в деревне говорил, что Бог их покарал за грехи.
Эти слова ожгли меня, словно удар хлыста. Мне стало тошно.
— Что же произошло двадцать восьмого апреля, Вернер?
Вернер повернулся ко мне очень медленно: я даже решил, что он не расслышал.
— Никто в точности не знает, что в тот день произошло. Я могу рассказать тебе только о том, что сам видел и делал. Или нет. О том, что я видел и делал с двадцать восьмого по тридцатое апреля того проклятого восемьдесят пятого года. Но мы должны договориться, Джереми.
Он был серьезен, до смерти серьезен.
— Договориться о чем?
— Я расскажу тебе все, что знаю, не упуская ничего, а ты пообещаешь, что не позволишь этой истории сожрать себя.
Он употребил немецкий глагол Fressen, которым обозначают процесс еды по отношению к животным. По отношению к человеку используют глагол Essen, есть.
Животные, бестии — жрут.
— Это случается со всеми, кто принимает близко к сердцу бойню на Блеттербахе.
Волосы у меня на голове встали дыбом.
Усилившийся ветер свистел в ушах.
— Рассказывай.
В этот момент мой сотовый издал трель, и мы оба вздрогнули.
— Извини, — скривился я, раздраженный тем, что нас прервали.
Связь была плохая, и до меня не сразу дошло.
Звонила Аннелизе. Она плакала.
1
Я распахнул дверцу, не дожидаясь, пока заглохнет мотор, и вихрем ворвался в дом. Аннелизе сидела посредине салона, в моем любимом кресле.
Я поцеловал ее, не говоря ни слова. От нее пахло кофе и железом.
Клара заглянула в комнату и бросилась Вернеру на шею.
— Мама та-ак кричала, — сообщила она.
— Уж наверное, не без причины, — отозвался Вернер.
— Она та-а-ак сердилась, — зашептала Клара, — говорила такие плохие слова. Особенно одно, как его…
— Клара! — Аннелизе нечасто обращалась к девочке таким резким тоном. — Иди к себе в комнату.
— Но я… — возмутилась та, и личико ее сморщилось.
— Почему бы нам не испечь штрудель? — вмешался Вернер, погладив Клару по щеке. — Разве ты не хочешь научиться печь штрудель так же, как твоя бедная бабушка?
— Бабушка Герта? — Клара просияла. — Та, которая теперь на небе? Конечно хочу.
Вернер взял ее за руку и увел на кухню.
Только тогда Аннелизе заговорила:
— Ненавижу.
— Кого?
— Всех.
— Успокойся.
— Успокойся?!
Я поскреб шрам над бровью.
— Просто хотелось бы знать, что стряслось.
Она расплакалась. То были не тоненькие всхлипы, надрывавшие мне душу в тот день, когда я поклялся взять творческий отпуск на год. То были яростные рыдания.
— Я пошла к Алоизу, хотела купить немного консервов, банку-другую солений. В прогнозе по радио обещали снег, и… — она шмыгнула носом, — на меня накатило что-то вроде синдрома белки. Мама всегда делала запасы перед тем, как выпадал первый снег, ведь никогда не знаешь, как оно повернется. А потом…
