Хан смотрел на княжича сверху вниз и презрительно улыбался.
Федор попытался плюнуть ему в лицо, но потрескавшиеся губы только слегка шевельнулись. Внезапно мир заслонила худая согбенная годами спина.
– Меня, меня рубите! Княжича не троньте! Дитё ж еще малое…
Апоница.
Княжич зажмурился, как от страшной боли. Ну что же ты, дядька? Зачем?
Апоница ухаживал за Федором, сколько тот себя помнил. Вытирал нос, учил уму-разуму, опекал и заботился чуть ли не лучше родной матери. Учил драться, держать строй, рубить мечом и пускать стрелы в цель.
И даже когда княжеский сын вошел в возраст, побывал в баталиях, женился и обзавелся собственным чадом, старик не оставил воспитанника. Сил у него теперь было немного, и хватало их лишь на малую толику полезных дел, но уходить на покой Апоница отказывался. Вот и теперь верный слуга заслонял своего хозяина от напастей. Вдруг проклятые татары возьмут его никчемную жизнь, которой и осталось-то на три вздоха, а Федору, дитятке дорогому, оставят.
Свистнул аркан, и Апоница рухнул лицом вниз. Один из подручных Хоставрула подтянул худое тело к своей лошади, приподнял, заставил встать на ноги и достал нож. Батый посмотрел на старика, и в глазах у него мелькнула тень уважения. Хан сделал знак. Нож исчез в ножнах, а конец аркана воин намотал на луку седла. Апоница вцепился трясущимися руками в петлю, стянувшую горло, посмотрел на княжича и заплакал.
Хоставрул подошел к Федору и под пристальным взглядом Батыя одним движением отсек ему голову. Когда бездыханное тело уруса упало на землю, хан безучастно посмотрел на него, потом в ту сторону, куда ускакали выжившие рязанцы, и бросил:
– Погони не надо. У них одна дорога – в лес. Сами околеют…
Хоставрул, все еще держа в руке голову Федора, склонился перед своим повелителем и доложил:
– Орда готова.
Батый коротко кивнул.
– Отдайте тело этому старику. Пусть несет его в Резан, чтобы вселить ужас в урусские сердца!
Рядом с трупом княжича ударил барабан, а через несколько минут барабаны били уже по всему необъятному лагерю мунгалов. Орда строилась в боевые порядки.
Евпатия терзал кошмар.
Мерещилось, словно он запутался в душной жаркой перине и никак не может выбраться. Иной раз ему удавалось высунуть голову наружу, и тогда он видел, что у постели сидела его супруга, Настя, с озабоченным лицом. Но стоило моргнуть, как он видел, что это никакая не Настасья, а здоровенный степняк, в дорого украшенных доспехах, лицо у него тёмно, при лучине не разглядеть, только видать, как в ухе горит серьга с зеленым камнем. Евпатий тяжко застонал и снова спрятался в перину, а когда вылез, у кровати сидел Каркун и улыбался, как дурачок, кося черным вороньим глазом. Коловрат все не мог оторваться от этого глаза, заглядывал в него, силясь разглядеть, что с другой стороны, и вдруг, словно провалился внутрь и падал, падал…
