Через три дня он должен был петь в самой утомительной для него партии Неморино в «Любовном напитке» в Бруклинской музыкальной академии. Врач сказал, что Энрико чувствует себя достаточно хорошо, чтобы петь, но я не могла найти себе места от беспокойства. Как обычно, перед спектаклем я зашла к нему в уборную. Он стоял около умывальника и полоскал горло. Вдруг он сказал:
— Посмотри.
Вода в тазу порозовела.
— Дорогой мой, — сказала я, — ты слишком усердно чистишь зубы.
Он еще раз набрал воду в рот и выплюнул ее. На этот раз вода была красной. Я велела Марио позвонить доктору и попросить его принести адреналин. Энрико продолжал молча полоскать горло. Окончив полоскание, он сказал мне:
— Дора, иди на свое место и не уходи, что бы ни случилось. Зрители будут следить за тобой. Не подавай повода к панике.
Я повиновалась, дрожа от страха, вспомнив, как он однажды сказал:
— Тенора иногда умирают на сцене от кровоизлияния.
Я сидела в первом ряду. Занавес поднялся с опозданием на четверть часа, из чего я заключила, что доктор приходил.
Энрико выбежал на небольшой деревенский мостик, смеясь и стараясь выглядеть как можно глупее и беззаботнее. На нем был рыжий парик, чесучовая блуза, коричневые штаны и полосатые чулки. Из кармана торчал большой красный платок, а в руке он держал небольшую корзинку. Публика горячо зааплодировала. Выйдя на авансцену, он начал петь. Закончив фразу, Энрико отвернулся и вынул платок. Я услышала, как он кашлянул, но, услышав реплику, спел свою фразу и отвернулся снова. Когда он опять повернулся лицом к залу, я увидела, что по его одежде течет кровь. В зале зашептались, но замолчали, когда он запел. Из-за кулис протянулась рука Дзирато с полотенцем. Энрико взял его, вытер губы и... продолжал петь. Скоро
сцена вокруг него покрылась малиново-красными полотенцами. Наконец он закончил арию и ушел. Закончился акт, и занавес опустился. Вне себя от ужаса я сидела, боясь пошевелиться. Долгое время в театре было тихо. Как в пустом доме. Затем, как по сигналу, начался шум. Слышались крики: «Не разрешайте ему петь! Прекратите спектакль!». Кто-то дотронулся до моего плеча:
— Я судья Дайк, миссис Карузо. Позвольте мне проводить вас за кулисы.
Мы медленно шли по проходу, но, выйдя в коридор, я побежала в гримерную Энрико. Он лежал на диване. Выражение ужаса было написано на лицах всех людей, окружавших его. Доктор X. объяснил, что лопнула небольшая вена у основания языка. Помощник директора «Метрополитен» мистер Зайглер уговаривал Энрико ехать домой.
