Однажды, когда он пел в «Самсоне и Далиле», один из хористов случайно наступил ему на ногу. Он хромал до конца спектакля, а потом стонал в машине по дороге домой. Там его ждал врач со всевозможными лекарствами. Когда ему осторожно перевязали ногу и уложили в постель, он шепнул мне по секрету:
— Я люблю иногда наделать шуму.
На ноге не было даже маленького синяка.
Сезон начинался 15 ноября «Еврейкой», а стоял уже последний день октября. Кроме необходимости повторить партию, которую он не пел после Гаваны, у него накопилось много важных дел, ждавших его: интервью по поводу турне, переговоры со страховыми агентами по поводу кражи и с юристами по поводу контрактов, нужно было написать сотни писем, оплатить налоги и счета. В конце концов он все же обратился к врачам. Не знаю, кто ему рекомендовал доктора X. Энрико консультировался с разными специалистами, но никто не мог понять причину его головных болей. Муж почему-то верил, что ему поможет именно доктор X. Мне он не нравился, поскольку год назад он прописал Энрико нелепое лечение от головных болей. Оно заключалось в том, что Энрико ложился на металлический стол, а на живот ему накладывали цинковые пластинки, поверх которых помещались мешочки с песком. Через пластинки пропускался ток, мешочки подпрыгивали, и все это производило массаж. Предполагалось, что таким образом разрушается жир и это способствует уменьшению головных болей. После этой процедуры Энрико переходил в другой кабинет, где проводилось обезвоживание (дегидратация). В результате такого сеанса он сбрасывал несколько фунтов, но быстро восстанавливал их, выпивая дома очень много воды. Головные боли, конечно, не проходили. Я не смогла отговорить его от посещения доктора X., и однажды, дождливым ноябрьским днем, Энрико отправился к нему, чтобы лечить простуду таким же способом, каким тот лечил его от головных болей.
Открытие оперного сезона прошло с обычным энтузиазмом. Спектакли неизменно сопровождались большим успехом. Наша домашняя жизнь была спокойной и счастливой. Энрико разбирал по вечерам золотые монеты, которым предстояло пополнить его знаменитую коллекцию в Синье. Иногда рядом с нами, в отгороженном на полу месте, играла Глория. Когда она, приподнимаясь на своих маленьких ножках, звала: «Папа! Папа!», Энрико спешил к ней, брал ее на руки и покрывал лицо дочери поцелуями. Приближалось Рождество. Энрико составил большой список имен — тех людей, которым он всегда что-нибудь дарил. Когда он прочел его мне, я испугалась:
