— Что это такое? — спросил он.
С лица его слетело выражение удовлетворения и непринужденности: оно превратилось в непроницаемую маску.
— Мне жаль, мадам, но я не могу здесь рисовать. Пожалуйста, уберите спагетти. - Затем он добавил с улыбкой: - Спагетти, как вы знаете, предназначены для кухни, а я еще не голоден.
Испуганные организаторы ярмарки немедленно заменили украшения. По дороге домой он довольно печально сказал мне:
— Они не понимают, чем оскорбили меня, потому что многие думают об итальянцах именно так. Меня удивляет, что такие славные люди могут вести себя так бестактно и допускать подобные ошибки. Временами я скучаю по своей прежней жизни в Синье.
Вскоре Энрико предстояло отправиться в одно из самых продолжительных своих турне. В течение месяца он должен был выступить с концертами в Монреале, Торонто, Чикаго, Сан-Паулу, Денвере, Омахе, Талсе, Форт-Уорте, Хьюстоне, Шарлотте и Норфолке. Он согласился снять помещение в отеле «Вандербильт», и мы поехали на несколько дней в Нью- Йорк, чтобы отдать последние распоряжения. Апартаменты находились на последнем этаже и имели надстройку над крышей. Их построили для личных целей Альфреда Вандербильта. Стены огромного салона, отделанные парчой красного цвета, были превосходным фоном для коллекции редкостей, собранной Энрико. Он сразу же выбрал место для превосходного средневекового буфета в промежутке между двумя высокими окнами, а над ним планировал повесить любимый мраморный барельеф Мадонны работы мастера XV столетия. Последние дни в Истхэмптоне Энрико посвятил репетициям с Фучито, проходя программу концерта. Эти концерты, услышанные мною в студии, были наверняка интереснее тех, которые слышала публика. Здесь, свободный от волнения перед залом и не утомленный поездкой, Энрико пел для собственного удовольствия и голос его звучал по-юношески свежо. Он рассказал тогда в студии об удивительном случае, совершенно неведомом публике. Он могбы петь баритоном и даже басом с таким же успехом, с каким пел тенором. Он от души смеялся, когда рассказывал, как, используя свои способности, выручил однажды приятеля-баса Андреса де Сегуролу во время спектакля «Богема» в Филадельфии. Еще в поезде Андрес внезапно охрип. Дублера на роль Коллена не было, и потеря голоса означала в данном случае непоправимую беду. Энрико рекомендовал приятелю беречь силы для арии «Vecchia zimarra» («Старый плащ») в четвертом акте. Но, выйдя на сцену, Андрес не смог последовать совету Энрико и после третьего акта вышел за кулисы, дрожа от волнения, так как хрипел, как ворона. Полакко, дирижировавший оперой, не зная об отчаянном положении баса, дал сигнал начать четвертый акт. Он увидел, как на сцену вышел Коллен. Лицо его закрывала низко надвинутая шляпа. Он вышел на передний план, неся с собой стул, снял плащ и, поставив одну ногу на стул, запел знаменитое «Прощание с плащом». После арии долго аплодировали. Коллен ушел. На сцену вышел Рудольф-Карузо, и акт закончился, как обычно. Как только занавес опустился, в уборную Энрико влетел взбешенный Полакко.
