— Совсем безлунная ночь.
В этот момент я услышала, как наверху зазвенел секретный звонок сейфа. Я побежала к телефону. Сверху но лестнице сбежала Энрикетта, крича: «Ваши драгоценности!!». Я остановила ее и велела молчать. Я слышала, как звенел звонок все то время, пока звонила по телефону. Сержант полиции приказал останавливать все машины, идущие в сторону Нью-Йорка. К этому времени собрались все слуги. Франк собирался преследовать грабителей, но я запретила ему делать это, помня, что мы не вооружены, а тот, кто украл ценные вещи, не остановится перед убийством, чтобы сохранить их у себя. Револьвер был только у Фитца. Я позвонила ему, но никто не ответил. Я позвонила также в местную полицию и шерифу. Как только я кончила говорить по телефону, у входной двери появился Фитц. Он ничего не знал о случившемся и никого не встретил. Он вынул револьвер, и мы поднялись наверх. Глория и другие дети спали спокойно и даже не проснулись. Единственными доказательствами грабежа были пустой камин и щель шириной в четыре дюйма во второй двери, ведущей к лестнице, достаточно широкая, чтобы можно было просунуть руку и отодвинуть засов. Где-то еще звенел звонок. Фитц пошел в направлении звука и вернулся минут через двадцать с открытым сейфом. Драгоценности исчезли, но он подобрал на траве бриллиантовые серьги и гребень. Не только Фитц, но и другие держали сейф в руках, прежде чем я подумала об отпечатках пальцев. Хотя я и телеграфировала немедленно Энрико, он узнал обо всем еще до прихода телеграммы из сообщения Ассошиэйтед Пресс. Утром я получила от него телеграмму: «Слава Богу, ты и дитя не пострадали. Драгоценности вернем».
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
Среда, 9 июня 1920 года 4 часа утра
Дорогая Дора!
Не знаю, смогу ли написать письмо, потому что голова моя превратилась в «вечный двигатель». Сообщение о краже очень взволновало меня. В «Аиде» я одержал еще одну победу и был восторженно принят публикой. Я заметил, что люди, обычно поздравлявшие меня и улыбавшиеся мне, на этот раз сидели с мрачными лицами, и подумал: это оттого, что я пел еще лучше, чем обычно. Такая реакция меня разозлила, и я сказал Бракале, что немедленно уезжаю. Бедняга! Он не мог вымолвить ни слова, только изменился в лице и вышел. После спектакля мы сели ужинать. Было около двух часов, когда официант подал Дзи- рато какую-то записку. Я почувствовал, что тут что-то не то, и спросил Дзирато, от кого записка. Он ответил, что скажет потом, встал из-за стола и вышел. Я спрашивал об этом Фучито, Стефанини и еще кого-то, но никто не мог мне ответить. Я понял, что произошла какая-то неприятность, и когда Дзирато вернулся, настоял на том, чтобы тот все объяснил. Тогда он подал мне телеграмму, которую агентство Ассошиэйтед Пресс разослало по всему свету.
