Если они приходили шантажировать меня, не могу понять, чего они домогались. Я никогда не имел никаких дел с румынами. Много думаю об этом и не нахожу правдоподобного объяснения. Будь осторожна, милая. Я боюсь за тебя и за Глорию. О, мой Бог! Зачем я уехал от тебя? У меня есть мысль, возможно невероятная, но тебе лучше знать. Иногда около известных и богатых людей подвизаются паразиты, которые, видя, что почва ускользает из-под ног, стремятся доказать, что они необходимы. Они идут на любые шаги, чтобы добиться доверия людей, чье недовольство вызывают. Я имею в виду следующее: много раз я и ты ругали Фитца, и вполне вероятно, что он прибегнул к этой уловке, чтобы доказать свою преданность. Может быть, я ошибаюсь, но мы вольны думать все, что угодно. Как ты думаешь, будет ли Глория ласкова со мной, когда я вернусь? Надеюсь, что да. Всегда твой Рико.
Как все люди, находящиеся на виду, Энрико получал много анонимных писем. Их число выросло после нашей свадьбы, и я обещала не уничтожать их, а откладывать до его возвращения. В 1910 году «Черная рука» прислала ему письмо, требуя 15 000 долларов. Он отдал письмо в полицию, где выделили агента для его сопровождения. Через неделю он получил второе письмо, приказывавшее оставить деньги у главного входа в один из домов в Бруклине. В полиции приготовили пакет, и Энрико отнес его. Дом окружили агенты, и двое мужчин, подошедших к свертку, были арестованы. Их осудили на семь лет. Через год Энрико подписал прошение об их освобождении. Получаемые нами анонимные письма были либо клеветническими, либо непристойными, либо исходили от душевнобольных людей. У Энрико была своя теория относительно них. Он говорил:
— Наблюдай за первым человеком, который придет после получения такого письма, потому что иногда оно может быть написано знакомым, интересующимся, какой эффект его письмо способно произвести.
В двух случаях он оказался совершенно прав. Один раз автором письма оказался небогатый человек, которому Энрико помог деньгами, в другой - известный маэстро. Каждый из них пришел к нам неожиданно рано утром. Обращение с ними Энрико так их растрогало, что они во всем сознались.
— Что заставляет людей писать нам подобные письма? — спросила я.
— Злоба и зависть, — ответил Энрико. — Одни завидуют деньгам, другие — славе.
Было нетрудно понять, почему мой бедный Энрико не всегда верил в искренность своих друзей.
В Истхэмптоне я подготовила к приезду Энрико комнату, где он мог наклеивать вырезки, а я разбирать коллекцию марок. В эту комнату можно было проникнуть из моей комнаты и снаружи по лестнице. Внешний вход проходил через две двери: тяжелую деревянную, наружную, и внутреннюю, закрывавшуюся на засов. Наружную дверь обычно не запирали. Как-то вечером я сидела в библиотеке, приводя в порядок гобелен. Мой брат уехал в Нью-Йорк, а его жена сидела рядом со мной и шила. В девять часов я поднялась наверх посмотреть на Глорию и пожелать Нэнни доброй ночи, а потом вернулась обратно. Я помню, что через полчаса взглянула в окно и сказала:
