Энрико любил рассказывать всевозможные истории, но не любил повторений и сплетен. Он заявлял, что не следует зря терять время: если не о чем говорить, лучше молчать. Он не любил, когда с ним обращались как со знаменитостью. Однажды очень известная в Филадельфии дама позвонила нам, прося разрешение дать бал в мою честь. Я никогда не бывала на балах, а тем более никто не давал их в мою честь. Но прежде чем я успела ответить, Энрико сказал Дзирато:
— Неужели она хочет ради этого обеспокоить нас? Разве она не знает, что я занят? Скажи ей, что мы не любим бывать в обществе, и она все поймет. Она хочет дать бал не ради нас, а для себя.
Я была немного разочарована, но ничего не сказала. Энрико посмотрел на меня.
— Ты расстроена, Дора? Я, наверное, эгоист.
Никакое общество, как бы ни было оно великолепно, не доставляло мне такой радости, как присутствие Энрико.
Энрико был артистом, у которого не хватало времени самому наслаждаться музыкой. Мы никогда не бывали с ним вместе и опере, и я не уверена, что он слышал хотя бы одну из них в течение двадцати лет, кроме тех, в которых пел сам. Он никогда не слушал пение своих коллег, стоя за кулисами. Мы никогда не были с ним на симфонических концертах. Однажды мы пошли на сольный концерт — дебют Тито Скипы, исполнявшего неаполитанские песни. Мы приехали поздно, сели в конце зала, чтобы нас никто не заметил, и уехали через пятнадцать минут.
— Зачем же мы приезжали? — спросила я.
— Потому что он тенор. Но теперь все в порядке, — загадочно ответил он.
Энрико не играл на рояле. Он мог лишь взять несколько аккордов, но никогда не сожалел по этому поводу. Он все равно не смог бы аккомпанировать себе, так как всегда концентрировал свое внимание на чем-нибудь одном. Ему никогда не аккомпанировали любители, и он не пел для забавы в кругу знакомых. Контракт с «Метрополитен» запрещал ему петь где-либо без особого разрешения. Я знаю только один случай, когда он нарушил это правило. Мы были на эстрадном представлении, которое давалось в пользу солдат и матросов в «Манхэттен Опера». Думая, что нас никто не видит, мы спокойно сидели в служебной ложе, как вдруг какой-то юноша, сидевший в первом ряду, воскликнул: «Здесь Карузо!». Представление остановилось, все громко кричали и аплодировали. К нам подошел администратор:
— Мистер Карузо, вас просят спеть «Over There».
Энрико, долго не раздумывая, поднялся и пошел на сцену.
Когда он кончил петь, его долго не отпускали. Но он решительно отказался спеть еще что-нибудь.
