Старый Скол ждал нас в Гавре. Когда корабль уже собирался отплывать, Марио обратился ко мне:
— Синьора, мы с Брунеттой просим вас о последнем одолжении.
Я пообещала исполнить все, что в моих силах. Марио взял Брунетту за руку и сказал:
— Можно нам теперь иметь ребенка?
В памяти возник Энрико, сидящий за конторкой, разрешивший им, наконец, пожениться, но предупредивший, чтобы они не заводили детей.
Каждое утро на палубе Скол подходил ко мне, кланялся и спрашивал о моем здоровье. Он носил пальто Энрико, которое я подарила ему. Оно доходило ему до пят, но он не обращал внимания на свой странный вид, ведь он носил память об Энрико.
Ясным октябрьским утром мы с Глорией прибыли в Нью-Йорк. Дзирато был первым, кто поднялся к нам на палубу. Как и в прежние дни, он стоял рядом со мной в то время, пока репортеры и фотографы толпились вокруг, задавая обычные вопросы. Эти люди составляли часть жизни Энрико, и они согревали мое грустное возвращение домой. Он часто говорил, что им приходится много работать, прежде чем сделать хороший снимок или написать статью. Поэтому я отвечала на все вопросы и позировала вместе с Глорией, как это делал Энрико. Я поселилась около Центрального парка, куда могла ходить гулять с Глорией в Сент-Риджис. Глории было уже около двух лет, и парк казался ей сказочным местом. Возвращаясь с прогулок, она рассказывала о ручных белочках и плавающих лебедях. У Дзирато осталось немного работа, но мне было приятно слышать из соседней комнаты стук его машинки. Как-то утром он принес мне список людей, живущих в Италии, которым Энрико помогал в течение ряда лет. Кроме родственников, там значились имена ста двадцати человек, оказавших ему в прошлом самые разнообразные услуги, которых он никогда не забывал. Он ни разу не говорил со мной об этом, как и о многих других добрых деяниях, которые были для него обычным делом.
Только теперь я поняла, как защищал меня Энрико от других людей. В течение трех лет я смотрела на них издалека и его глазами. Теперь они оказались рядом. Я хотела покоя, чтобы привести в порядок свои мысли, но любопытство людей делало это невозможным. Будучи королем певцов, Энрико принадлежал всем в той же степени, что и мне. Все ожидали, что я буду вести себя не как молодая женщина, потерявшая мужа, а как овдовевшая королева. Все говорили только о том, что мир потерял великого певца, так как никто, кроме меня, не знал о его колоссальных человеческих достоинствах и способности бесконечно любить. Сначала, когда меня просили рассказать о нашей совместной жизни, я отвечала всем. Мне казалось, что я видела Энрико, когда говорила о нем. Рассказывать о нем стало частью моей жизни, но вскоре этим перестали интересоваться. Я поняла, почему Энрико старался изолировать меня от людей.
