— Мы тоже отговаривали, — шептал ему вечером на полатях Мишка-братец и прижимался под овчиной, ластился.
— Молчи уж, ящеренок несчастный, — оборвала сестренка с печки. — Гостинца выпрашиваешь.
Никто Мишку в семье несчастным не считал, просто этим словом осуждали его увертливость. И, признаться, любили его. Иван так опекал, прикрывал своей широкой спиной. А Мишка за братом героем себя чувствовал.
— Может, и зря опекал, — прошептал Иван. — Наставили бы шишек, так, может, эта увертливость и прошла бы. А то ведь и сейчас. И сейчас…
Он припомнил недавний разговор слово в слово — тот, что прошлый раз накануне операции состоялся.
— Возьми себя в руки, пока не поздно! — кричал Мишка. — Ведь всего три года назад ты был прекрасным работником. И я у тебя делу учился. Перестань ныть о своей любви. Подумаешь, любовь! Не такая это сильная штука, чтобы из-за нее жизнь портить. Вон, привез я тебе невесту-красавицу, не упускай. Я помогу. Но и ты помоги. По крайней мере, не порти мне карьеру. Ты думаешь, мне очень хочется перед народом вырисовываться? Для всех добрым казаться? Перед генералом служить, как собака? Да пошли они все! Только надо, надо, надо! Нужны ордена, звание, карьера. Иначе мы с тобой, Ванька, никто, пустое место. В науке мы не сильны. Талантов у нас нет. А незаметными нам быть неохота.
— Мне все равно, — сказал тогда Иван.
— А мне нет, — оборвал Мишка. — И не порти, а помоги.
— Противно, — сказал Иван.
— А в дерьме сидеть не противно? Вспомни, откуда я тебя выволок.
— Выволок, — повторил Иван и про себя ругнулся. — Это я тебя выволок, ящеренок несчастный.
«Да, сколько я его выволакивал. И в институт он с моей помощью попал. Завалил математику письменную. Я хлопотать к директору пошел. Я уже на пятом был. У меня авторитет имелся. А у него только хвост, с ним и в институт приняли, после пересдачи, конечно… И еще любовь осудил…»
— Что ты в ней понимаешь?! — произнес Иван вслух и насторожился.
Вроде бы никого близко. Неподалеку машины урчат. Люди переговариваются. Погрузку заканчивают.
«Да, да. — Иван захватил голову руками. — Невесту привез, красавицу. Да разве это так делается?»
Для него любовь была как полет, как сказочный сон.
Не отличался Иван красотой. С женщинами робел, даже разговоров о них избегал. На действительной товарищи, узнав про его слабость, специально заводили такие разговорчики, разыгрывали…
А он в одном утешение находил — в службе, а позже — в работе, в учебе. Так выматывался, что ни до чего было. Но, видать, от судьбы не уйти. Случилось! Так, ни с чего, можно сказать, с пустяка. Жил он, как и большинство студентов, в общежитии, которое они называли тогда общагой. Первый, второй этажи занимали девушки, третий — парни. При такой жизни все на поверхности: кто что может, кто какой есть. Пришлют из дома продуктов, поделился с товарищами — не жадный. Одолжил конспект перед экзаменом — тем более щедрый. Дал штаны получше парню на танцы сходить — мировой мужик! А если на зиму комнату помог утеплить — душа нараспашку, общественное явление. Вот таким «общественным явлением» и считался в общежитии Иван Лыков.
