— У нас мало времени, — оборвал Сафронов. — Сейчас необходимо выписать медикаменты. Завтра отвезете в медсанбат и добьетесь быстрейшей доставки. А через полчаса новое построение… Составление общего списка… Быть может, он у вас уже есть?
— Нет, знаете…
— Тогда вам поработать придется. Комвзводов составят повзводно, а вы — общий.
— Слушаюсь, — Горбач намеревался козырнуть, но вовремя отдернул руку, так как по-прежнему был без головного убора.
После ужина состоялось второе построение. Составили роты и взводы. Сафронов поступил просто:
— Первая сотня, три шага вперед!.. Первая рота. Вторая шеренга — вторая рота.
Плюс двадцать офицеров — отдельный взвод.
«Действительно, можно формировать батальон, — подумал Сафронов. — Столько командиров, столько людей разных военных специальностей, а их выпускали из соединения».
— Сегодня располагайтесь так, как привыкли, — объявил он. — А завтра поротно и повзводно. Еще раз предупреждаю: никаких самоволок. Отбой в двадцать два ноль-ноль… Коммунистов и комсомольцев прошу остаться. Остальные р-разойдись!
К коммунистам и комсомольцам Сафронов обратился с той же просьбой: поддержать его и помочь.
— Если, конечно, вы хотите остаться, снова встретиться с боевыми друзьями, с вашими командирами.
— О чем речь!
— В том-то и дело! — послышалось со всех сторон.
Оставшееся время этих первых суток Сафронов провел за составлением заявки на медикаменты и имущество и письменного отчета замполиту. Горбач сидел напротив, писал общий список, изредка поглядывал на «Сафронова, но не решался отвлекать его от дела. Было еще светло, и они не зажигали света. В доме слышались голоса. Кто-то еще ходил по коридорам и комнатам. Постепенно все утихло. Только дневальный внизу, у входа, все еще разговаривал с кем-то, просил табачку на ночь.
На мгновение стало тихо. А потом послышалась песня. Она влетела в раскрытое окно, и казалось, что поют в парке, хотя, конечно, пели в одной из комнат.
Вот пошла в атаку
Ротушка моя,
И прощай, любимая
Сторонушка моя.
— Каждый вечер поют, — сообщил Горбач, заметив, что Сафронов отвлекся от своих занятий.
Песня продолжалась. Голос поющего был в меру задорным, но где-то в глубине его улавливалась тоскливая нотка. Она-то и привлекла внимание Сафронова.
Песня, очевидно, была всем известна и пелась не раз, потому что, как только умолк запевала, тотчас десятки голосов подхватили припев:
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
В танковой бригаде
Не приходится тужить.
