Заметив сочувствие в глазах сестер, он приободрил их:
— Ничего. Я скоро вернусь.
А сам подумал: «Вернусь ли? Все так неожиданно».
Ровно через пять минут «виллис» корпусного взвыл и, круто развернувшись, выехал на дорогу. Последним, кого увидел Сафронов, была его сестричка Стома. Она стояла у палатки, подняв над головой пилотку, и не махала ею, не двигалась, а замерла в этой позе. И это больше всего запомнилось Сафронову.
Горе свое Галина Михайловна переживала тихо. Оно ничем не отличалось от других несчастий, коим нет числа и счета и которые довелось ей повидать за годы войны. Только это было ее несчастье, ее горе, и потому переносить его было тягостно. Особенно ее давила мысль о нелепости этой потери. И о своей невольной вине в гибели любимого.
«Ну почему я не настояла? Почему не приказала ему уйти? Ведь будто чувствовала, без конца спрашивала: «А тебе не пора?» — но не сказала: «Пора. Уходи, милый». Говорят, от судьбы не уйдешь. Но почему, почему у меня такая судьба? Надо же так было случиться, что именно в эту ночь, именно на нас вышли проклятые немцы. И именно он, мой Сергей, боевой командир, майор Булат, прошедший через столько настоящих боев, погиб так глупо».
Ей врезались в сердце слова корпусного врача, произнесенные между прочим:
— Что ж это вы?!
Как будто она специально задержала Сергея, чтобы его тут убили.
Правда, все остальные товарищи отнеслись к ее горю с пониманием и сочувствием. Даже чересчур сочувствовали. Вот, кажется, только капитан Сафронов не приходил, не пытался успокоить, не расточал разных слов. И это ей было особенно дорого.
Галина Михайловна вернулась в палатку и обратила внимание на то, что ребятишки жмутся к матери и что-то шепчут ей на ухо.
— Пойдите-ка сюда, — позвала она детей.
А когда они приблизились, тихо сказала:
— Не нужно сейчас к маме подходить. Ей больно.
— Тетя доктор, а там немец, — прошептала девочка, округлив глаза.
— Ну и что?
— А он маманю убьет.
— Не беспокойся. Он сам тяжело болен.
Но не только дети — раненые беспокоились. Первым подал голос Перепелка — худенький солдатик, совсем еще мальчик. Автоматная очередь прошила его от плеча до бедра. Две пули из живота ему удалили, две — в легких — остались. Так он и лежал, ощущая в себе вражеский «гостинец».
— А почему фашист тут? — спросил он у санитара.
— Нехай, — ответил санитар.
— А ты его уничтожь, — сквозь одышку произнес Перепелка.
— Ни, — замотал головой Нехай. — Не можу.
Пленный еще не приходил в себя после наркоза, прерывисто дышал. Новая сестра Шурочка утирала салфеткой пот с его побелевшего лица.
