В одной из редко посещаемых комнат нашлась старая гитара, и мисс Корнинг принялась ее настраивать, подтягивая ослабевшие струны.
Одрина не могла не признать, что эта дама выглядела куда изысканнее, чем она, поскольку, помимо немногочисленных собственных вещей, ей приходилось носить лишь то, что выделила для нее служанка леди Ирвинг, видимо, считавшая, что такие одеяния вполне подходят взбалмошной девице, пытавшейся сбежать в Шотландию. Так что ее нынешний гардероб включал пару чрезмерно тонких муслиновых платьев, пару простых хлопковых и несколько бархатных, дававших столь необходимое здесь тепло. А мисс Корнинг в данный момент была в блестящем платье коричневато-красной расцветки с золотистым корсажем, отороченным белоснежным горностаем. Кроме того, ее шею и уши украшали жемчуга. И вообще, эта женщина, настраивавшая сейчас гитару, смотрелась бы вполне гармонично на любом лондонском балу.
– Ну вот… Думаю, что теперь мы можем все вместе спеть. – Миллисент провела большим пальцем по струнам. – С чего начнем? С «Ковентрийского хорала» или с «Первого Науэлла»? Или, может, «Споем же мы заздравную…», пока все разогреты горячим чаем?
Леди Ирвинг с невинным видом повернулась к старшему Резерфорду.
– Ричард, а эти песни известны в ваших языческих окраинах?
– За языческие окраины мира ручаться не могу, – ответил тот, – но у нас в Филадельфии их знают, наверное, все.
И они, как умели, запели старые рождественские песни. Лорд Дадли пел своим скрипучим голосом, леди Ирвинг просто проговаривала слова, оба Резерфорда обладали довольно приятными баритонами, а сама Одрина – вполне сносным альтом. Но по-настоящему хорошие голоса имели лишь мисс Корнинг и Софи; у первой было контральто, у второй – сопрано, и именно они вносили гармонию в их хор.
Создавалось ощущение теплой семейной атмосферы – такого Одрина прежде никогда не испытывала. В родительском доме никогда не вибрировали струны из скрученных овечьих кишок, никогда не звучало доброе песенное пожелание: «Пусть радость и любовь придут к тебе».
В самом деле, желал ли ей кто-нибудь всего этого раньше? А сама она кому-нибудь желала?
Одрина взглянула на Джилса, чьи волосы блестели в свете свечей, и сердце девушки гулко забилось.
Когда же затих последний аккорд, леди Дадли широко распахнула глаза и пробормотала:
– Хм… очаровательно… – Причем это слово прозвучало так, будто виконтесса была не совсем уверена, что правильно его произносит. – Да, это было… очаровательно, – добавила она.
