— В кабачок! — крикнул Варела.
Все не торопясь вошли. Усталость и жажда одинаково томили и охрану и узников. В распоряжение полковника Варелы прибыл Кубильос с двумя полицейскими. Эпифанио подал бледное ситро и открыл старые жестянки с сардинами. Зеленый, облупленный фонограф заскрипел старую песню, гнусавую песню пьяного индейца. В шутливых словах, сопровождавшихся прилипчивым мотивом, в ней говорилось о войне четырнадцатого года, о победах Германии, о пушке сорок второго калибра и кайзере. В конце песни кайзеру приходилось плохо.
Шестнадцать заключенных студентов были очень молоды. Самому старшему из них, с густой, черной, как у испанского монаха, бородой, не было еще и двадцати пяти, а другим — и спокойному голубоглазому юноше, и юноше с острым еврейским носом, и тому, у которого был бледный лоб скептика, и обладателю густых мохнатых бровей, и толстяку в больших очках, и мулату в берете — едва исполнилось двадцать.
Трое мужчин, оборванных и покрытых язвами, с вялым любопытством наблюдали за ними, стоя у ограды площади. Ребятишки со вздутыми животами, сопливые и босые, приблизились к самой двери кабачка и удивленно уставились на студентов. Потом появились сеньор Картайя и Себастьян. Как ни в чем не бывало они вошли в кабачок, купили сигареты, поболтали с Эпифанио о городских новостях. Улучив момент, когда солдаты не смотрели в его сторону, сеньор Картайя вытащил из кармана пузырек хинина и протянул его бородатому студенту, которого товарищи звали Клементе.
— Он может вам пригодиться, — сказал старый масон.
Себастьян подошел к мулату в баскском берете.
— Эта шапчонка не по нашему солнцу, — тихо проговорил он.
И снял шляпу:
— Лучше возьмите мою. Вы не знаете, что такое солнце льяносов.
Но к ним уже приближался полковник Кубильос, пылая гневом и негодованием.
— С арестантами разговаривать запрещено! — крикнул он Себастьяну.
— Я не знал, — ответил тот, как бы оправдываясь.
— Ну, так знайте! — угрожающе шумел Кубильос.
— Извините! — желая его задобрить, вмешался Картайя. — Я тоже не подозревал, что эти молодые люди — арестанты.
Оба медленно вышли из кабачка, провожаемые разъяренным взглядом правительственного наместника. Студент уже снял берет и надел шляпу Себастьяна, словно носил ее всю жизнь.
Желтый автобус, увозивший шестнадцать студентов, двенадцать солдат, капитана в форме и кривого полковника в штатском, продолжал свой путь по льяносам, подскакивая на ухабах и поднимая тучи сухой горячей пыли. Но в Ортисе он оставил след, который не изгладился и много часов спустя. В кабачке Эпифанио, в доме священника, в патио Вильенов, в школе сеньориты Беренисе и городском управлении целый день говорили только о студентах.
