Наконец, спустя много дней, в течение которых больной сгорал, как свеча, лихорадка отступилась. Но безумие, бред и отупение не покинули его. Дон Касимиро Вильена перестал быть самим собой и превратился в тень, которая бродила по галерее дома, издавая какие-то нечленораздельные звуки или произнося бессвязные слова.
Донья Кармелита утверждала, что истинной причиной «трагедии» была не чума и не лихорадка, а непостижимая озабоченность дона Касимиро большими и малыми проблемами мира сего — его чрезмерное усердие в работе, недосыпание и тревожные мысли, которые его одолевали. Донья Кармелита мыла его, одевала и кормила с ложечки, как ребенка. Она на свой лад толковала его непонятное мычание и вела с ним странные беседы:
— Я думаю, Касимиро, что нам нужно по любой цене сбыть штуку белого товара, которая осталась в «Серебряной шпоре». Турок Самуэль, что раз в месяц проезжает через Ортис, продает свой товар дешевле и в рассрочку.
— Умм! — бессмысленно мычал дон Касимиро.
— Я рада, что ты согласен, дорогой, — невозмутимо продолжала она. — Я хотела также посоветоваться с тобой насчет Мартики. Она все такая же плаксивая и плохо ест. По-моему, девочке нужно укрепляющее средство, хорошо бы заказать в Сан-Хуане…
Но Кармен-Роса прекрасно понимала, что дон Касимиро Вильена, ее отец, хотя он и ел с ними за одним столом и на утренней заре прогуливался по широкой галерее, давно мертв.
Не мать и не отец, а сеньорита Беренисе, учительница, была самым ярким образом ее детства. Отец, дон Касимиро Вильена, в те времена, когда рассудок его еще не помутился, всегда был для нее недоступен. Он хлопотал по асьенде, доил коров, ездил в Ла-Вилью, торговал в «Серебряной шпоре», делал множество незаметных домашних дел, которые сам для себя придумывал, и время уходило у него меж пальцев, как вода. Его никогда не хватало на то, чтобы поговорить с девочками, приласкать их. Кармен-Росе запомнился навсегда тот исключительный, необыкновенный случай, когда дон Касимиро взял ее за руку и повел на площадь. Было воскресенье, и через Ортис проходил итальянец с ученой медведицей. Медведицу звали Марука. Она неуклюже переступала лапами под звон бубна, в который бил ее хозяин. Итальянец был печальный, с длинными гладкими усами, и медведица была печальная, и Ортис был печальный. Итальянец и медведица притворялись, будто они играют и танцуют. Но Кармен-Роса хлопала так, что у нее покраснели ладошки, и кричала вместе с итальянцем:
