Долго слышались на кладбище шаги детских ног, ступавших по сухим мертвым листьям, которые покрывали землю. Здесь лежали и свежие листья, и листья, опавшие много лет назад, ставшие частью земли, самой землей. Их наплыв сдерживала стена в глубине кладбища. Собственно, это была не стена, а вертикальный общий склеп, весь в отверстиях могил. В одно из отверстий Панчито засунул правую руку по самое плечо и извлек оттуда череп, вызвав у мальчишек вопль восторга.
Кармен-Роса не сдержала движения досады. У нее еще не сложилось ясное представление о смерти, но в смерти не было ничего привлекательного, как не было ничего привлекательного в боли, слезах или печали. Мартика в страхе расплакалась, и Олегарио проворчал укоризненно:
— Ну, плакса!
Но Панчито опустил находку в черную дыру — мрачное пристанище черепа — и стал утешать расстроенную девочку:
— Если бы я знал, что ты заплачешь, я бы его не вытаскивал. И потом, этот человек умер сто лет назад. А может, это и не человек, а обезьяна. Ты слышала, что у обезьян точь-в-точь такие же кости, как у людей? И еще знаешь, Мартика, ты становишься очень некрасивой, когда плачешь. А я не люблю смотреть на тебя, когда ты некрасивая.
Последний довод оказался, должно быть, самым убедительным. Мартика перестала плакать, вытерла слезы рукавом, и на лице ее появилась слабая доверчивая улыбка.
Панчито было тогда одиннадцать лет, а Марте не исполнилось и восьми.
Отец Кармен-Росы еще жил. Но он уже давно был мертв. До «трагедии» — так называли в городе то, что при жизни убило сеньора Вильена, — он считался одним из самых достойных людей Ортиса. Пожалуй, даже самым Достойным, если взвешивать на весах общественного мнения. Сеньор Картайя много раз повторял это Кармен-Росе.
— Твой отец был прям, как ствол тамаринда. И работал он так, как никто никогда не работал в этом краю трутней. Хотя он родился намного позже меня, я всегда относился к нему с почтением, как к старшему.
Так считал не только сеньор Картайя. Все в Ортисе говорили об отце Кармен-Росы, словно о мертвом, хотя на самом деле он был жив, ел с семьей за одним столом и на утренней заре прогуливался по саду среди деревьев. А кругом единодушно восхваляли его былое трудолюбие, неутомимость, бесстрашие перед лицом жизни и былую ясность его погасшей мысли.
Отец был земледельцем, скотоводом, коммерсантом. На его асьенде между Ортисом и Сан-Франсиско-де-Тиснадос росли табак и кофе и стояла ферма с пятьюдесятью дойными коровами. Кармен-Росу однажды возили туда, когда она болела коклюшем. Но от этой поездки у нее сохранилось только два приятных воспоминания: цветущий букаре, алеющий на зеленом просторе кофейной плантации, и жалобное мычание телят, требовавших вымени. И еще она помнила, как задыхалась от кашля, уткнувшись в юбки матери.
