"Света почти нигде нет, – ходишь в своем же жилье ощупью, как слепой, поэтому дико кружится голова. Как попадаю в темноту, так начинает кружиться голова. Под глазами столько морщин, что уже никакой крем не помогает. Да и как мазаться – грязные, заросшие руки, – негде и нечем мыть, а вымоешь – через пять минут снова все в грязи от печурки, от прокопченной посуды. Сплю, давно не раздеваясь, под утро вся в липком поту", – запись от 3 января.
К этому времени Молчанов почти полностью теряет связь с миром, редко кого узнает. Ольга устраивает его в психиатрическую больницу. Быт в блокадных больницах страшен. Ольга, навещая мужа, читает врачам стихи, надеясь, что они отнесутся к Николаю бережнее. А потом снова идет к Юрию. В дневнике она с каким-то даже вызовом признается себе: "Так я шла на встречу с любовником, шагая через деревянные гробы, мертвых детей, брошенных матерями, и умирающих мужчин у кирпичной стенки.
И он шел ко мне точно так же – ослабший, боящийся, что откажут ноги (у него стали сильно слабнуть ноги), шагая через гробы и не поднимая падающих от слабости людей.
Мы не в силах помочь им всем, хоть чем-нибудь, их умирают тысячи ежедневно! В Манеже трупы складывают штабелями!.. Он твердил: "Мы должны выжить, мы должны выжить во что бы то ни стало. Ведь мы с тобой еще сохранили человеческий облик, тогда как другие давно его потеряли. Мы должны выжить, потому что именно ты напишешь всю правду об этих ужасных днях, именно ты, и никто больше. Для этого надо выжить, слышишь?""
А Николая уже прикручивали к кровати веревками, потому что с ним случались припадки буйства. Она кормила его, а он выплевывал пищу, но в минуты просветления прятал для нее под подушку куски сахара и, когда возвращался из бреда, просил ее поесть.
Конечно, за ним почти не ухаживали. Он лежал в собственной моче, связанный, потерявший рассудок… И Ольга, не имевшая сил быть у него каждый день, стала молить Бога забрать его, прекратить его муки – а потом с ужасом проклинала себя за эту мысль.
Буквально за две недели до его смерти записала: "Коля все кричал и умолял развязать ему руки, и однажды с непередаваемой мольбой крикнул: "Развяжи, Оленька… матушка… ХРИСТА РАДИ! ХРИСТА РАДИ!" …Точь-в-точь так же кричала Ирка в предсмертной муке, умоляя "попить" и дать камфары, и закричала с дикой мольбой: "Мамочка, дай камфары – ХРИСТА РАДИ"".
Николая переводят в психиатрическую больницу на Пряжке. В один из своих последних приходов 22 января Ольга принесла немного еды, которую скопила за много дней. Но тот, кого она встречает, уже не похож на Николая. "Его нет, – пишет она в дневнике. – Коли Молчанова на сегодняшний день просто нет, есть некто, которому можно дать лет 60–70 по внешнему виду, некто, ни о чем не думающий, алчущий безумно, дрожащий от холода, еле держащийся на ногах, и все. Человека нет, а тем более нет моего Коли. Его, на сегодня, уже нет, и если б умер этот, которого я сегодня видала, то умер бы вовсе не Коля…
