.
Когда после возвращения Марианну в очередной раз вызвали в НКВД для проверки документов, она, оставшись одна в квартире сестры, повесилась.
Но по отношению к Ольге Либединский не проявил такой самоотверженности. Муся мужу этого не простила и на множество его писем с мольбами о примирении не отвечала.
Он же сначала уехал на Кавказ, собирать материал для романа "Баташ и Батай", а затем поселился под Москвой в Доме писателей в Малеевке. "Самое дорогое, что у меня было в жизни, – это ты… Хорошо бы жить вместе с тобой, вместе, вместе, вместе…" – писал он ей в сентябре 1939 года с Приэльбрусья.
А мать, которая не знала всех обстоятельств жизни дочери, передавала в письме к Ольге горькие слова, случайно услышанные от Муси: "Одна, совсем одна".
Похоже, ни Николай, ни Ольга о намерении Либединского отнести письма Молчанова в органы не знали, иначе Ольга непременно отозвалась бы на это в дневнике. Муся уничтожила главные документы, а о перипетиях с письмами вспоминала глухо.
Ольге вернули дневники с красными пометами. Каково ей было прикасаться к страницам, исчерканным красным карандашом!
"Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят – "живи"… Выживу? Все еще не знаю… Произошло то же, что в щемящей щедринской сказке – "Приключения с Крамольниковым": "Он понял, что все оставалось по-прежнему – только душа у него запечатана"… Со мной это и так, и все-таки не так. Вот за это-то "не так" я и хватаюсь… Действительно, как же я буду писать роман, роман о нашем поколении, о становлении его сознания… когда это сознание после тюрьмы потерпело такие погромы, вышло из до-тюремного равновесия… Все, или почти все, до тюрьмы казалось ясным, все было уложено в стройную систему, а теперь все перебуровлено, многое поменялось местами, многое перегублено… А м.б., это и есть настоящая зрелость? М.б., и не нужна "система"? М.б., и раздробленность-то такая появилась оттого, что слишком стройна была система, слишком неприкосновенны фетиши, и сама система была системой фетишей? Остается путь, остается история; остается наша молодость, наши искания, наша вера – все остается. Ну а вывод-то какой мне сделать в романе, чему учить людей-то? Екклезиастическому – "так было – так будет"? Просто дать ряд картин, цель размышлений по разным поводам, и все? А общая идея? А как же писать о субъекте сознания, выключив самое главное – последние 2–3 года, т. е. тюрьму? Вот и выходит, что "без тюрьмы" нельзя, и "с тюрьмой" нельзя… уже по причинам "запечатанности". А последние годы – самое сильное, самое трагичное, что пережило наше поколение, я же не только по себе это знаю…
