Ольга так и не простила себе соучастия в этом зле…
А я неустанно вбирала дыханьем
тот запах полынный, то горе людское,
и стало оно, безысходно простое,
глубинным и горьким моим достояньем.
Часть стихов цикла "Писем с дороги" была посвящена мучительно догорающей любви:
Отыщи меня в этой февральской степи,
в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.
Если трудно со мной – ничего, потерпи.
Я сама-то себе временами не рада.
Что мне делать, скажи, если сердце мое
обвивает, глубоко впиваясь, колючка,
и дозорная вышка над нею встает,
и о штык часового терзаются низкие тучи?
Так упрямо смотрю я в заветную даль,
так хочу разглядеть я далекое, милое
солнце…
Кровь и соль на глазах!
Я смотрю на него сквозь большую печаль,
сквозь колючую мглу,
сквозь судьбу волгодонца…
Сама жизнь разрушает их союз с Макогоненко. "Он говорил Муське, – с болью заносит Ольга в дневник, – ему неудобно мое пребывание в Л-де. Я вообще стала ему неудобна с моими Волго-Донами, мучительными общими вопросами, ревностью, любовью…"
Осенью 1952 года Ольга записывает: "…тема Волго-Дона, поистине величественная в своей трагедийности, держит меня в плену своем, не поддается эзоповщине, жаждет обнаружиться…" И вдруг словно крик прорывается: "Я не лгу, я ни в чем не лгу. И то, что я пишу, тоже действительно".
Этот крик – свидетельство глубочайшего творческого кризиса, который она переживает. "…Я помню, что я – работаю, и не стихи ведут меня, а я их. …Мало, верней, почти нет прозрений, подобных "Реквиему" …я знаю причину этого…"
В 1946 году о блокадном Ленинграде она сказала: "Я говорю за всех, кто здесь погиб". Могла ли она так же сказать о Волго-Доне? Теперь ее мучило сознание, что все, что она пишет, не будет соответствовать масштабу народной трагедии, которая ей открылась. А ведь она слышала ахматовский "Реквием", знала, каким языком надо писать об общем горе!
Но в стихах из цикла "Волго-Дон", опубликованных в "Литературной газете" и "Известиях", Ольга и намеком не могла коснуться подлинной трагедии. И в то же время не могла больше писать безличные строки, прославляющие великое строительство канала.
Но написала.
И вздрогнул свет, чуть изменив оттенок…
Мы замерли – мотор уже включен!
За водосбросом, за бетонной стенкой
всхрапнул и вдруг пошевелился Дон.
И клочьями, вся в пене, ледяная,
всей силой человеческой сильна,
с высокой башни ринулась донская —
в дорогу к Волге – первая волна.
…Я испытала многие невзгоды.
Судьбе прощаю все, а не одну —
