…В декабре 1943 года в новом доме Ольгу и Макогоненко неожиданно посетил приехавший с фронта Сергей Наровчатов. В дневнике он ревниво записал: "Макогоненко – молодой парень лет 28–30, радиокомитетчик, человек гибкого и недюжинного ума. В разговоре он увлекается и впадает в патетику – это меня настроило сразу недоверчиво к нему. Облик и манеры его не вяжутся с этим тоном. Отзыв Славентантора[97] подтвердил мои подозрения. "О, это молодой Растиньяк", – воскликнул добрейший Давид Евсеич. Кажется, это так, и в этом случае брак этот недолговечен. Ольга выглядит рядом с ним намного старше – он интересен, а главное, молод и экспансивен. Если бы не плебейская верхняя губа, его можно было назвать красивым. Спорить с ним интересно, и я несколько раз выдвигал нарочито парадоксальные положения, чтобы послушать его страстные и пристрастные возражения"[98].
После короткого коктебельского романа с Наровчатовым Ольге показалось, что юноша (он был младше на десять лет) давно охладел к ней. Тем более что он вскоре женился. Во время войны у них с Ольгой началась теплая, дружеская переписка, он даже попросил у нее рекомендацию в партию. И вдруг в одном из его писем Ольга с удивлением узнала, что в 1942 году у Наровчатова родилась дочь, которую в ее честь он назвал Ольгой. Но брак вскоре расстроился. Возможно, Сергей и рванулся в Ленинград к Ольге с какими-то надеждами, но неожиданно для себя увидел рядом с ней яркого и самоуверенного мужчину и испытал горькое разочарование.
18 января 1943 года блокада была прорвана. Ольга на страницах дневника делится радостью со своим умершим Колей, представляет, какой для него это был бы праздник. Иногда ей снятся сны, где Коля живой, и во сне она не может понять, кто ее настоящий муж. И отмечая эти сны в дневнике, она говорит себе, что именно за это Бог лишил ее радости материнства, именно поэтому она не может выносить ребенка.
24 января 1943 года она пишет сестре слова, полные счастья и боли: "…Как я думала о тебе, сестренка, в ночь с 18 на 19 января… У нас все клубилось в Радиокомитете, мы все рыдали и целовались, целовались и рыдали – правда! И хотя мы знаем, что этот прорыв еще не решает окончательно нашу судьбу, – ведь, черт возьми, так сказать, с другой стороны, немцы-то еще на улице Стачек, 156, все же весть о прорыве, к которой мы были готовы, обдала совершенно небывалой, острой и горькой в то же время радостью… Мы вещали всю ночь, без всякой подготовки, но до того все отлично шло – как никогда…
