До чего это трогательно было и приятно, что именно сюда, в Радиокомитет, стремились люди. Одна старушка в пять часов утра встала и шла из Новой Деревни пешком, не в силах дождаться трамвая, "поговорить по радио", ее выпустили, конечно…
Повторяю, хотя мы еще накануне кое-что существенное знали и, слыша гром нашей артиллерии, понимали, что он значит, – известие меня ошеломило. Просили, чтоб я написала стихи, – но рифмовать я ничего не могла. Я написала то, что просилось из души, с мыслью о Коле, вставила две цитаты из "Февральского", – и как будто бы вышло. Когда села к микрофону, волновалась дико, и вдруг до того начало стучать сердце, что подумала, что не дочитаю – помру. Правда. И потому говорила, задыхаясь, и чуть не разревелась в конце, а потом оказалось, что помимо текста именно это "исполнение" и пронзило ленинградцев.
Мне неудобно даже тебе писать об этом, но факт, при этом для меня совершенно неожиданный: на другой день все говорили об этом выступлении ("Вот сказала то, что все мы думаем, и так, как все чувствовали") – и до сегодняшнего дня я продолжаю получать письма – отклики на это выступление – в стихах и прозе. Некоторые пишут: "Мы сразу после известия о победе стали ждать Вашего выступления – и не ошиблись: мы услышали Ваш уже так знакомый и милый голос, и Вы сказали то, что у всех у нас горело в сердце". Но что мне действительно приятно – это сообщение Любы Спектор[99], которая в эти минуты была на Волховском фронте, соединившемся с нашим. Она прибежала ко мне 20.1 и, захлебываясь, рассказывала: "Понимаешь, именно в той землянке, откуда генералы руководили боем, они тебя слушали и ревели, понимаешь, ревели генералы, и бойцы тоже слушали, и все говорили: увидите ее – обнимите". При этом другой свидетель того же – Блюмберг[100] (он тоже был в это время там) говорил, что меня там хорошо знают. Это может быть, так как ряд писем я получала именно оттуда и переписывалась с этими читателями".
Несмотря на прорыв блокады, бомбежки города еще продолжаются.
Летом 1943 года Ольга снова говорила по радио со своим городом. Говорила о двух годах блокады. О том, как изменился Ленинград с прошлой весны. О промерзших подъездах домов, от которых несло таким холодом, что и в июне многие ходили в шубах, так как не могли согреться. А теперь горожане сменили шубы на демисезонные пальто. Она говорила о том, что 90 процентов ленинградцев никогда не видели живых немцев, но их присутствие ощущалось в каждодневных непрерывных бомбежках. И что этой весной в городе появилась специфическая болезнь, о которой ей рассказал доктор, – "последствие замедленной бомбежки". Это особого вида гипертония, возникающая от непрерывного нервного напряжения в результате обстрелов и убивающая каждого третьего ленинградца.
