Поэма Шишовой была талантливой и необычной для того времени. В ней звучат искренние, неподдельные слова матери, которая во время блокадного голода теряет своего ребенка.
Дом разрушенный чернел, как плаха,
За Невой пожар не погасал.
Враг меня пытал огнем и страхом,
Материнской жалостью пытал.
Мы привыкли к выстрелам и крови,
Страха нет, но жалость велика.
Как она свисает с изголовья,
Эта исхудалая рука!
Екатерина Малкина, редактор Радиокомитета, в письме Фадееву 27 июля 1942 года с возмущением писала: "…в горкоме проходило совещание, на которое был приглашен ряд писателей и на котором гвоздем была поэма Шишовой, но почему-то ни Шишова, ни Макогоненко, ни я на это совещание приглашены не были"[93].
Екатерина Романовна Малкина, прекрасный специалист по русской поэзии, будет убита за три дня до защиты докторской диссертации в январе 1945 года в собственной квартире мальчишками-ремесленниками, чинившими у нее электричество. Некролог подписали Анна Ахматова, Вера Инбер и, конечно, Ольга Берггольц, проработавшая с ней в Радиокомитете не один день. По сей день неизвестно, было ли это трагическим стечением обстоятельств или преднамеренным убийством…
Фадеев помог Зинаиде Шишовой эвакуироваться из Ленинграда, а в Москве даже состоялось обсуждение поэмы, на котором он присутствовал.
Но судьба Макогоненко не изменилась. Сразу же после увольнения из Радиокомитета он был прикреплен к четвертому отделу политуправления Балтийского флота. 8 декабря Берггольц писала отцу в ссылку: "…Юра мобилизован во флот, карточки не имеет, а должен питаться на корабле, что и делает. Домой приносит только хлеб, а питание на корабле очень и очень среднее для здорового мужика".
В Радиокомитет Макогоненко был возвращен лишь в сентябре 1943 года.
Теперь они открыто живут вместе. Ищут для себя подходящую квартиру, ходят по пустым оставленным домам. Иногда натыкаются на замерзшие, неубранные тела. Среди тряпья, страшных прокопченных углов им мерещится чья-то жизнь…
С некоторым недоумением Ольга замечает нечто неожиданное в характере нового мужа: "Юра проектирует – взять… хорошую квартиру, – пишет она 16 мая 1942 года, – перевезти туда книги (редчайшая библиотека, подбор XVIII века) Гуковского, прекрасную его, старинную мебель; свои и мои книги, взять домработницу Гуковского, и там обосноваться и жить в большой, хорошо оборудованной, умной квартире. Он хочет, чтоб там была большая тахта, покрытая ковром, – место наших ночей, он жаждет ребенка, чтоб в квартире наш ребенок. Он говорит: "Ты возьмешь себе письменный стол жены Гуковского, он с трельяжем, – вот-то тебе будет удобно…" Как это все дико, печально и – захватывающе. Что ж, вот мы выжили, и мы хозяева города, хозяева вещей умерших или бежавших из города, где бушует смерть".
