— Ах ты мой трусишка Кумар-раджкумар[41]!
Худенькие плечи ее так и трясутся от смеха.
— Трусишка?.. Трус?.. Так, значит, я, по-твоему, трус?! — срывающимся голосом повторяет мальчик, и жгучие слезы обиды застилают ему глаза…
Кумар вздрагивает, словно пробуждаясь от сна. Он весь напрягается, будто перед прыжком. За окном еще совсем темно, но это уже не черный, как сажа, мрак глухой полночи, а трепетный, готовый в любую минуту рассеяться предрассветный сумрак — темное покрывало, колеблющееся под нетерпеливыми руками приближающейся зари.
Но что это? Издалека доносится жалобное причитание, собаки во дворах откликаются на него тоскливым завыванием. Затаив дыхание, Кумар приникает к окну. Ночь пошатнулась, тревожно колыхнулись ее черные волосы, по улице пробегают какие-то зловещие тени. Кумар вскакивает, кидается к двери, распахивает ее настежь. Напряженно замирает на пороге, озирается. Сомнений нет: эти страшные звуки слышатся с той стороны, где живут родители Пьярии. Видно, плохо Пьярии, совсем плохо… Замирая от мучительных предчувствий, молча прислушивается Кумар. Вот он уже шагнул через порог, в темноту, но вдруг опять застыл на месте, чья-то невидимая рука крепко держит его и тянет назад. Это мать схватила его за плечо, судорожно вцепилась в рубаху. В темноте смутно белеет ее испуганное лицо.
— Нет, мама… Не могу я больше… Не могу!..
И, вырвавшись, он стремительно бросается на улицу. Через мгновение его уже не видно за поднимающимся от сырой земли сизым предутренним туманом.
Когда перед самым рассветом дрожащий, задыхающийся Кумар внезапно рванул дверь хижины, родители Пьярии все еще не спали. Их дочери становилось все хуже. Как масло в светильнике, с каждым мгновением таяли их последние надежды. Но горе сменилось суеверным страхом, едва они увидели зеленую ветку в руках у взволнованного юноши.
— Откуда эта ветка, Кумар? Уж не со священного ли нима? Что ты натворил, Кумар!
Но Кумар не отвечает. Он молча подходит к постели Пьярии и осторожно вкладывает ветку в исхудалую руку девушки. Медленно открывает глаза Пьярия и, словно ничему больше не веря, опять плотно смежает ресницы.
— Пьяри! — вырывается у Кумара.
Снова дрогнули ресницы девушки. Ее спекшиеся губы шевельнулись, он слышит ее слабый, срывающийся голос:
— Ты опять… пришел… Я же запретила… тебе приходить… А это что?..
— Это ветка нима, Пьяри! — горячо шепчет Кумар. — Ты скоро поправишься…
— Кумар! — чуть слышно стонет Пьярия. Будто ослепленная внезапно ворвавшимся светом, она Со вздохом закрывает глаза, и две блестящие слезинки скатываются на подушку.
